Сейчас, после разорения, построил ему эти хоромы немец из слободы. Затейливо они были выстроены: с теремами, с башенками, с клетями и холодушками, с расписными печами внутри и затейливыми балясинами снаружи. На обширном дворе раскинулись еще добрый десяток изб да бани, да сараи, потому что Федор Иванович держал до полутысячи человек челяди, как подобало в то время знатному человеку.

Князь Теряев не чувствовал у него ни малейшего стеснения и, случалось, даже не видел своего хозяина по нескольку дней, но теперь они все время были неразлучны.

Царь Михаил любил их, отличал пред прочими; они в совете помогали составлять порядок встречи возвращавшегося Филарета Никитича, и царь поручил князю Теряеву оповестить его о приближении высокого пленника к Москве.

С раннего утра уезжали князь и Шереметев из дома: один – в приказ и боярскую думу, как единственный государственный человек, другой – к царю для беседы; сходились они лишь за обедом и тут говорили о делах государских.

Оба они одинаково радовались возвращению твердого, решительного, смелого умом Филарета.

– Конец царевым приспешникам, – говорили они, – будет! Посидел царь-батюшка под бабьим началом, теперь в другие руки владычество перейдет!

И эту радость смутно делили с ними все русские.

Еще чуть брезжило утро, когда Влас скорее свалился, чем сошел, с коня пред домом Шереметева и стукнул кольцом.

– Кто стучит? – спросили его.

– Господи Иисусе Христе, помилуй нас! Власий, смерд князя Теряева!

– Аминь! – послышался голос, и калитка отворилась.

– Куда коня поставить? В доме ли князь-батюшка? – спросил Влас.

– Коня-то во двор, там коновязь есть, – ответил сторож, отворяя ворота, – а что до князя, то оба только обедню отслужили и тотчас наверх поехали.

Влас видимо ожил:

– А стремянной его, Антон?

– Тот здесь. Вот четвертая изба под ваших людишек отведена. Там и коновязь.

– Прости, Христа ради! – сказал Влас и, ведя коня, с непокрытою головою пошел по указанному направлению.

– С Богом! – ответил сторож, затворяя тяжелые ворота.

Влас дошел до большой, просторной избы и, привязав коня, стукнул в дверь.

– Господи Иисусе Христе, помилуй нас.

– Аминь! – ответили изнутри.

Иоганн Ведекинд. Портрет Михаила Федоровича. 1639

Влас отворил дверь и вошел в избу. Охрана Теряева – большей частью бывшие шиши в Смутное время – сидела за столом и хлебала любимое толокно из большой мисы. Увидев Власа, все радостно загалдели:

– Влас! Али в гонцах? Здорово! Садись с нами! Какие вести? С чем радостным? Али княгинюшка?

Влас истово помолился в правый угол и потом отвесил всем общий поклон.

– Хлеб да соль! – сказал он.

– Садись к мисе-то, – ответил ему за всех Антон, – речи после будут. Чай, умаялся.

Влас присел, взял ложку, перекрестился и жадно принялся за еду.

Только когда очищена была вся миса и Влас положил ложку, Антон спросил:

– Ну, с какими вестями? До князя?

Влас, вздохнув, ответил:

– До князя! А как сказать – и в ум не возьму. Гневлив он и лютый во гневе-то.

– А что за вести? – снова спросил Антон.

– Вести-то… такие вести… Одно слово: кнут вести.

– Да не томи нас-то, – крикнул Антон. – Говори!..

– Что говорить-то! Князюшку нашего скоморохи скрали, а матушка-княгиня вне себя в бане лежит, воет.

Антон вскочил, но тотчас опустился на лавку и словно остолбенел.

– Что ж, погоню-то нарядили? Как выкрали-то? – послышались вопросы.

Антон залпом выпил целый ковш кваса и оправился.

– Ох ты, Господи, беда какая! – сокрушенно сказал он.

Влас сумрачно зачесал в затылке.

– Теперь и рассуди, каково мне князю эту весть принести. Убьет, как есть убьет!