Музыка, как всегда, сделала мир на порядок дружелюбнее. Мурлыча под нос неразборчивую скороговорку английских слов, Янка топала вперёд и уже совсем ничего на свете не боялась… Но когда особенно резкий порыв ветра дёрнул капюшон, ей вдруг показалось, что кто-то идёт следом – неясная тень, пойманная краем глаза в беззвучном и тёмном внешнем мире.

Янка осторожно обернулась, вынимая один из наушников…

– Аш-ш… Тьфу ты, – выдохнула она судорожно. Следом шла всего лишь дворняга. Не та, что обычно у метро попрошайничала, незнакомая, серая и лохматая. – Псина, ты чья?

Собака ответила Янке недовольным взглядом снизу вверх, словно говоря: «Сама ты «псина», девочка!» – но, конечно, ничего пояснять не стала и уселась неподалёку.

Ошейника на ней не было.

Янка перебрала в уме содержимое сумки: кошелёк, ключи, карандаши, скетчбук, пара запасных резинок, недоеденная пачка сухариков и пудра. Кажется, всё. Не сухариками же подкармливать собаку!

Но Янка всё-таки вытащила несколько сухарей покрупнее, один разгрызла, а остаток на ладони протянула собаке:

– Эй, «три корочки» будешь? Типа с беконом. У меня ничего другого нет, извини.

Собака принюхалась и отвернулась.

– Ясно, «тигры это не едят», – сделала вывод Янка, отправляя сухарики в рот, повернулась и пошла дальше.

Но капюшон откинула, краем глаза следя за собакой. Та, помедлив, поднялась, словно бы даже став выше ростом, – и пошла следом.

– Учти, мать никогда мне не разрешит тебя взять, – с наигранной бодростью сообщила Янка, хотя от внимательного собачьего взгляда стало на секунду не по себе. Потом всё-таки надела капюшон, снова отсекая внешний мир, вставила наушник и ускорила шаг, старательно игнорируя желание обернуться. Мало ли привязчивых дворняг…

Конечно, эта не выглядела бездомной – исхудавшей, больной или грязной. Косматый мех, горбоносая морда, мало похожая на любую известную Янке породу, по-дворняжьи смышлёные глаза и… Нет, не будет Янка об этом думать. А то снова каждый частичкой кожи почувствует трещину, пробежавшую по скорлупе привычного мира.

Уже на повороте, когда парк остался позади, Янку обогнал автобус. Янка в сердцах пнула фонарный столб и защёлкала кнопкой на проводе наушников, переключая треки. Выбрала самый энергичный, чтобы почти срываться в бег: шаг-шаг, быстрей-быстрей, и никакие мысли тебя просто не догонят, а те, что успели заскочить в голову, вытряхиваются через три пружинистых шага. И нету странной собаки, других людей и всего мира – только асфальт под ногами, свет фонарей и чёткий ритм, которому подчиняешься – и наконец-то расслабляешься.

Взлетев по лестнице на третий этаж, Янка отдышалась, пытаясь проглотить выскакивающее сердце – её сердце, целенькое, здоровое, колотящееся в горле, – и сунула ключ в замок. Два оборота, вынуть, надавить на ручку…

Вот ярко светит лампа, на кухне шумит электрочайник, слышится чей-то голос… телевизор?

Вот стоят под вешалкой мужские лакированные ботинки.

Вот мама, выглянувшая из кухни – не одна! – смущённо представляет:

– Лер, это Яна. Яныч, это Лера, он…

Янка не успела разглядеть его лицо. Только щёлкнуло в мозгу: «Лера – Валера – Валерий», – и вот уже Янка несётся вниз по лестнице, а в наушниках стучит сердце.

«Несправедливо! Мам, так несправедливо! А я? А папа? Ну и что, что он…»

У подъезда сидел, уткнувшись носом в журнал, давешний мужчина. Янка его не заметила бы, не запнись о ноги, – но удержалась, мазанула взглядом, слабо удивилась и бросилась дальше.

– Яна! – послышался оклик, когда она уже выскакивала из двора.