Все они сидели в углу дивана, и их позы выражали такой страх, такое отчаяние, что я остановился как вкопанный, превратившись сразу в «Лёвушку – лови ворон». Иллофиллион подтолкнул меня и шепнул, чтобы я взял девочку на руки и успокоил мать. Убедившись, что мы пришли поддержать её, Жанна несколько раз переспрашивала, неужели и до самого Константинополя она доедет с детьми в этой каюте. Счастью её не было предела. Она смотрела на Иллофиллиона так, как смотрят на иконы, когда молятся. А ко мне она обращалась как к брату, который может защитить здесь, на земле.

Девочка повисла на мне и не слушала никаких резонов матери, уговаривавшей её сойти с моих колен. Она целовала меня, гладила волосы, жалея, что они такие короткие, говорила, что я ей снился во сне и что она больше не расстанется со мною, что я её чудесный родной дядя, что она так и знала, что добрая фея обязательно меня им пошлёт. Вскоре и малыш перекочевал ко мне; и началась возня, в которой я не без удовольствия участвовал, подзадоривая малюток ко всяким фокусам. Мать, вначале старавшаяся унять детей, теперь весело смеялась и, по-видимому, не прочь была бы принять участие в нашей возне. Но присутствие иконы – Иллофиллиона настраивало её на более серьёзный лад.

Иллофиллион расспросил, что ели дети и она сама. Оказалось, что после утреннего завтрака они ещё ничего не ели, так как взбесившаяся соседка стала требовать, чтобы их выгнали из каюты; во время этого скандала они умирали от страха, и мы застали самый финал этой трагикомедии. Иллофиллион сказал, что если она хочет, чтобы здоровье её самой и детей восстановилось до приезда в Константинополь, то им всем следует поесть и лечь спать. Он полагал, что у девочки хоть и в лёгкой степени, но всё же перемежающаяся лихорадка, а это значит, что сегодня она выглядит здоровой, но завтра снова может наступить пароксизм. У матери расширились от ужаса глаза. Иллофиллион успокоил её, сказав, что даст ей капель и что им всем надо проводить почти весь день на палубе, лёжа в креслах, тогда они вылечатся от последствий истощения. Он попросил Жанну сейчас же покормить детей и добавил, что мы обойдём пароход и вернёмся через часа два. Тогда они все получат лекарство, и мы побеседуем. Мы вышли, попросив сестру получше накормить мать и детей. Очевидно, это была добрая женщина; дети потянулись к ней, и мы ушли успокоенные.

Не успели мы пройти и нескольких шагов, как нас встретил врач, прося зайти в первый класс к той девушке, которую мы так хорошо вылечили.

– Дочь и мать, проспав всю бурю, сейчас свежи, как розы. Они жаждут видеть врача, чтобы поблагодарить его за помощь, – сказал судовой доктор.

Мы пошли за ним в каюту и встретили там двух брюнеток, очень элегантно одетых; они сидели в креслах за чтением книг, ничем не напоминая те растрёпанные фигуры, которые видели мы в страшную ночь бури.

Когда судовой врач представил нас, старшая протянула обе руки Иллофиллиону, сердечно благодаря его за спасение. Она быстро сыпала словами, со свойственной итальянцам экспансивностью, и я половины не понимал из того, что она говорила. Молодая девушка не была красива, но её огромные чёрные глаза были так кротки и добры, что стоили любой классической красоты. Она тоже протянула каждому из нас обе руки и просила позволить ей чем-либо отблагодарить нас.

Иллофиллион ответил, что лично нам ничего не надо, но, если они желают принять участие в добром деле, мы не откажемся от их помощи. Обе дамы выразили горячее желание сделать всё, что необходимо; Иллофиллион рассказал им о бедной француженке-вдове с двумя детьми, которую капитан спас от мучений, укрыв с больными детьми в лазаретной каюте. Обе женщины были глубоко тронуты судьбой бедной вдовы и потянулись было за деньгами. Но Иллофиллион сказал, что денег ей дадут, а вот одежды и белья у бедняжки нет.