Эскадронцы засмеялись ядреной шутке: ай да комиссар, умеет забористо сказать, значит, лишний раз подтвердил, что свой, народный!

Военспец Адамов провозился чуть дольше Вихрева. Долго ходил вокруг цели, притопывал по земле, примерялся, нагнав на зрителей нервное нетерпение: «Давай, господин товарищ, не тяни! Что ты там высматриваешь?!» Но потом в три удара срубил лозу под папахой, чётко и уверенно уложив её рядом с вихревской.

Многие начинали хорошо – их шашки летали с коротким хищным свистом, они бодрились и перекрикивались со зрителями, и казалось, запросто покромсают лозу до самого конца – но стоило дойти до низовых ударов, как папахи, кувыркнувшись, слетали с опоры под разочарованные возгласы зрителей.

С заданием справились всего пятеро.

Перешли к рубке свободно свисающей веревки, привязанной к приколоченной к стене овина перекладине.

– Командир, одну-то совсем легко рубануть. Прикажи сразу три повесить. Чего добро зазря переводить? – предложил Пшенкин с Кубани, баюкая в руках знаменитую кавказскую гурду, которую считал лучшей шашкой в мире и которой владел виртуозно, потому и запросил сразу три каната, а вовсе не от проснувшейся вдруг хозяйской жилки. Но комэск возражать не стал.

– Давайте три! – распорядился Семенов.

Пока крепили дополнительные веревки, Весёлый и Кот подошли к Пшенкину, принялись что-то у него выспрашивать, к шашке руки тянуть, вроде подержать просили. Тот выслушал, мотнул чубатой головой, будто отрезал:

– Говорить тут не о чем!

Клюквинцы, похоже, не собирались отставать, но заметив цепкий взгляд Семенова, Весёлый толкнул Кота под локоть и они прогулочным шагом вернулись в толпу зрителей.

Висячую веревку рубить совсем не просто, это Пшенкин слукавил. Она ведь не сопротивляется клинку, а уходит от него. И силой тут не возьмешь – только скоростью и резкостью! А если есть в ударе эти составляющие, тогда действительно – и три пересечешь, как одну! Короче, три веревки, повешенные рядом, кроме Пшенкина сумели перерубить только Адамов и Вихрев.

Им троим и выпало последнее, решающее задание: рубить связанную пучками лозу, под которую извели изрядно кустов в ближайших перелесках. Рубили сначала пучки по десять штук, потом по двадцать и тридцать – по кругу. Тут уж пришлось соревнующимся попотеть – эта рубка была не только на силу и резкость удара, но и на выносливость хвата руки. Финалисты поснимали френчи и кители, засучили рукава рубашек.

– Порты тож скидывай! – пошутил кто-то из местных.

Но рассмеялась только детвора и молодые бабы. Мужики наблюдали за происходящим с напряжённым сосредоточенным вниманием.

«Так, глядишь, и в эскадрон попросятся, – подумал Семенов. – Хотя куда им – нестроевые все, а то бы уже прибрали – либо наши, либо белые…»

Рукоятки сидели в крепких ладонях как влитые, клинки проходили связанную лозу, словно морковку. А всё-таки с каждым кругом становилось заметно, что рубщикам требуется всё больше усилий – и вот уже Лукин, вызвавшийся исполнять роль судьи, начал считать в разрубленных пучках уцелевшие лозы, провозглашая лужёной своей глоткой:

– Семь! Пять! Тут три! А тут аж десять!

Вихрев отстал первым.

Пшенкин с Адамовым шли ноздря в ноздрю, но всё-таки Пшенкин набрал больше очков, в последнем круге умудрившись собраться и перерубить пучок в тридцать лозин. Адамов был вторым, на третье место вышел Вихрев.

– Пшенкин потому выиграл, что у него гурда! – раздосадованно бросил Вихрев. – Она сама рубит…

– Но-но! – беззлобно парировал Пшенкин. – Зато сама не ходит. И в руки абы кому не даётся. Я ее с есаула Дикой дивизии снял, – и засмеялся. – Как заприметил, так весь бой к нему пробивался, пока не зарубил. Так что, товарищ Вихрев, не в шашке дело!