– Но лучше, конечно, выйти, если в силах.

Состязания решено было проводить на пустыре перед сельским овином: площадка там просторная, утрамбованная и улица через нее идет – есть где разогнаться. Накануне все, кто вызвался в них участвовать – а таких на эскадрон набралось всего пятнадцать человек, получили освобождение от нарядов и разрешение провести день подготовки по своему усмотрению.

– Но без бузы и самогона! – уточнил комэск, отдавая распоряжение командирам взводов. – Чтоб всё тихо и культурно!

Семенов, конечно, не усидел в штабе – вместе с комиссаром несколько раз объехал село, наблюдая за порядком. Но всё было согласно приказу: никто не пьянствовал и не дурковал. Только обозный мастер Семен Аронович, в казачьих шароварах, фуражке да в какой-то растянутой кофте, повесил на плечо точильный станок и обходил расположение эскадрона протяжно, по-одесски, крича:

– Точу шашки, сабли, кинжалы! Недорого: за шматок сала, краюшку хлеба, горсть махорки!

Кто-то соглашался на его предложение, но в основном, каждый участник сам доводил клинок до кондиции. Как правило, у всех были простые шашки, выкованные в сельских кузнях из рессор тарантасов. Это белые офицеры возили в обозах по 3–4 клинка – легкий, тяжелый, богато изукрашенный, с гардой, без гарды… Да и в эскадроне было несколько таких любителей: недавно погибший Юхно, Адамов, Пшенкин, не расстававшийся со своей гурдой… Как и все кавказские шашки, она полностью пряталась в ножны, только головка рукояти выглядывала наружу, словно забравшаяся в сапог змея. Пшенкин наловчился поддевать ее мизинцем, вцепляться крепкой ладонью в ребристую рукоятку и выдергивать клинок наружу одновременно с молниеносным ударом, от которого нельзя защититься! Свою гурду он осторожно правил на грубой наждачке и никому не доверял. А многие просто жалели харчи. Так что Семен Аронович сумел разжиться только несколькими картофелинами да цигаркой, зато постарался – наточил доверенные шашки до бритвенной остроты…

К полудню участники собрались на пустыре: разминали руки – в основном, кисть да локоть, рубили лозу, отрабатывали удары, стараясь довести их до совершенства. Потом сидели прямо на земле, дымили самокрутками и травили байки про удивительные случаи в бою и чудесное мастерство владеть оружием.

Кто-то вспомнил Ваську Юхно из второго взвода. Великий был мастер по части джигитовки и очень это дело любил. Коня подходящего – как сам говорил, «чтоб в глазах понимание и ход мягкий» – высмотрел в бою под Грушевской, под белогвардейским поручиком. Отбить сразу не сумел – конь спас хозяина, раненного винтовочным выстрелом в бедро, вынес с поля боя. Васька потерял покой, только и думал, что о том гнедом с подпалиной на груди. Было ещё несколько стычек с отступавшими белыми, а за Петровской они закрепились – рельеф подходящий, решили принять бой. «Беспощадный» после суточного перехода остановился на восточном берегу – подкормиться и отоспаться перед сражением. В ту ночь Васька ушёл в самоход, переправился через реку, переоделся мужичком-лапотником, столярный инструмент прихватил – будто он столяр, добывает себе топором и стамеской на пропитание. Нашёл под утро облюбованного коня привязанным к стволу шелковицы во дворе. Чтобы гарантировать себя от погони, зашёл в дом, зарубил ночевавших там троих беляков – пригодился топорик – и вернулся в эскадрон аккурат к утреннему построению. В подтверждение своему рассказу прихватил планшет поручика с картами и фотографической карточкой – стройная молодуха в длинном платье, сзади подписано таким же стройным красивым почерком: «Любовь моя всегда с тобой».