На Альвера он взглянул пристально, высоко поднял правую руку, улыбнулся и сказал на прекрасном французском языке, громко, чётко:

– Вы большой молодец. Идите, как начали – далеко пойдёте!

На Бронского он смотрел долго, качал головой, поклонился ему низко-низко и тихо сказал:

– Довольно одиночества и скитаний. У вас теперь много друзей. Вы здесь оставите все слёзы и скорби и уедете в розовом плаще. А ваш, чёрный, ляжет мне на плечи. – И он снова низко поклонился ему.

Бронский словно превратился в соляной столб, очевидно, будучи не в силах объяснить всего происходящего. Ко мне последнему подошёл Франциск, я стоял поодаль у стола и собирал аптечки, пока не словиворонил.

– Мир тебе, брат мой милый, неси людям радость. Редко когда так идёт ученик, имея счастье рассыпать радость и свет своим ближним. Не стой на месте, живи повсюду. Но где бы ты ни был – неси мир. Твой талант может одухотворять сердца. Научись здесь выдержке – и ты сможешь обрести гармонию. И ею будешь укреплять людей.

Франциск подал мне обе свои руки, и точно волна тепла и умиротворенности заструилась в меня через его руки. Он сел у постели карлика, склонился к нему и стал его кормить. Красные глазки страдальца выражали полное удовольствие. Он забыл обо всём и радостно смеялся между глотками пищи.

Иллофиллион помог мне собрать вещи, так как в смысле сосредоточенности я положительно был никуда не годен, как, впрочем, и мои товарищи. Иллофиллиону пришлось всех нас приводить в себя и напоминать об элементарных правилах вежливости, ибо мы собирались уйти, даже не простившись.

В последнем напутствии Франциск сказал мне:

– Ухаживай усердно за своим павлином, милый брат. Это много страдавшая душа. Чем больше внимания ты ей уделишь сейчас, тем выше она сможет подняться потом. Мне будет приятно, если ты будешь меня навещать. Я научу тебя, как видеть «сквозь землю», – чуть улыбнувшись, прибавил он.

Теперь уж я готов был превратиться в соляной столб, но Иллофиллион, смеясь, простился с Франциском и увёл меня из комнаты, как и всех остальных.

На обратном пути каждый из нас был погружен в свои мысли. Бронский, несмотря на прохладу леса, отирал платком лившийся градом пот. Англичанин шёл, – точно полк за собой вёл. А я плёлся шаг за шагом, поддерживаемый Иллофиллионом, и не мог постичь, насколько неисчислимо разнообразие путей человеческих. То я вспоминал, что путей миллионы, а ступени у всех одни и те же. То я думал, что жизней человеческих неисчислимое множество, и Жизнь – одна. И я не мог понять, как же обретают ту гармонию, о которой сказал мне Франциск, такие маленькие люди, как я. Положительно всё путалось в моей голове.

– Ты, Лёвушка, думай о своём «сегодня». Когда придём, покорми свою птичку, она, наверное, без тебя уже соскучилась. Собери внимание на текущих делах и вкладывай в них всё своё бесстрашие и благородство. А о следующем дне ты не думай, ты о нём будешь думать завтра, – ласково убеждал меня мой наставник.

– Ах, Иллофиллион, миленький, если бы я мог хоть на сотую долю быть таким заботливым другом для моей птицы, каким вы являетесь для меня, я был бы счастлив, что хоть в чём-нибудь смог выполнить свой урок. Как бы я хотел стать достойным ваших забот, – ответил я, впитывая в себя, по обыкновению, спокойствие, уверенность и мир от моего друга.

Дойдя до Общины, Иллофиллион простился с нашими спутниками, напомнив им, что к ужину опаздывать нельзя.

Не успели мы войти в мою комнату, как мой новый сожитель встретил нас радостным писком. Я бросился к нему, осторожно вынул его из пуха и покормил с ладони. Иллофиллион помогал мне напоить птенца, что составляло целую проблему.