Затем он так же глубоко поклонился Иллофиллиону, точно спрашивал у него благословения на важный шаг, надел кольцо на мизинец левой руки, на который оно едва налезло, хотя было сделано для указательного пальца артиста, по тогдашней моде.

– Я беру все твои скорби в своё сердце, все слёзы и бедствия разделяю с тобою с этой минуты, дорогой брат. Да прольются они ручьём в мой путь. Быть может, моя верность дружбе и нежная любовь к тебе помогут тебе перейти на путь тех, кто вносит во все встречи розовые жемчужины. Хвала Аллаху, поклон Твоему Богу и тебе. Храни в сердце память об этом дне, как о счастливом дне моей жизни.

Зейхед-оглы ещё раз отдал поклон Иллофиллиону, поклонился нам и тихо вышел из комнаты. Я видел, что Бронский ничего не понял из того, что говорил араб. Сам же я подумал, что несчастье артиста было в том, что он являлся вестником горя для всех, кого встречал, и люди боялись его.

Снова в моей памяти вспыхнули слова Али, услышанные у двери его комнаты: «Встретив ученика, идущего путём печалей, возлюби его вдвое». И как же я любил в эту минуту не только Бронского, но и того великого мудреца, который стоял только что здесь в образе простого жителя пустыни! Какое необъятное сердце носил он в груди, если радовался счастью принять на себя скорби другого! Иллофиллион обнял Бронского, подал ему лекарственную конфету и предложил принять у нас душ, сказав, что через пятнадцать минут он пойдёт в дальний домик к сестре Александре и возьмёт всех нас с собой.

Мне хотелось взять с собой и моего птенчика, но Иллофиллион не разрешил, сказав, что по дороге я пойму, почему этого не следует делать. Альвер робко спросил Иллофиллиона, можно ли ему пойти с нами, на что он улыбнулся и ответил:

– Конечно, друг, ведь я не сделал исключения, а сказал, что приглашаю вас всех. Вообще с этого дня ты можешь, как и Лёвушка, считать себя в числе моих учеников. Завтра я укажу тебе твой новый распорядок дня. Оба вы должны знать, что здесь, в этих домах, живут люди, по тем или иным причинам проходящие первоначальные стадии ученичества. Вы видите здесь многих, кто уже не впервые посещает Общину. И всё же они живут в этих домах неофитов[3]. И наоборот, вы не видите среди живущих здесь тех, кого встретили в первый день, как, например, Освальда Растена и Жерома Манюле.

В комнату вернулся Бронский, освежившийся, в чистой одежде, которую ему дал всемогущий Ясса, и мы двинулись в путь, взяв с собой аптечки. Зной всё ещё был сильный, я его ощущал очень остро, но спутники мои шли так, как будто тут царила комфортная температура нашего северного лета. Иллофиллион, заметив, что мне тяжело идти по жаре, взял меня под руку и перебросил на себя мою аптечку, не внемля никаким моим мольбам.

– Я обещал тебе, Лёвушка, рассказать кое-что о карлике Максе. Думаю, что всем вам, друзья мои, будет полезно узнать о судьбе этого маленького человечка, так сильно сейчас страдающего.

Если бы каждый человек владел всеми силами, которые в нём заложены, не было бы в мире ни страданий, ни ошибок, результатами которых и являются все скорби людей. Страсти, которыми окружён человек, загромождают собою весь его земной путь. Они лишают его возможности ясно видеть и распознавать истинно реальное среди того моря временных, иллюзорных красот, которые манят его и влекут в кажущийся прекрасным мир личной жизни, личной любви и личного счастья. Человек не свободен. Он живёт в плену своих условных привязанностей, и, когда с его глаз спадают эти давящие телесные покровы любви, это происходит в великом страдании. Вся земная жизнь человека, по мере того как в нём просыпается мудрость, есть не что иное, как великий путь освобождения. Если бы человека так воспитывали с детства, чтобы весь его организм строился в гармонии, то тогда, созревая, он легко становился бы свободным, так как на его сознании, на его нервных сплетениях и сердце не нарастали бы бугры и глыбы всевозможных страстных извержений, которые зовутся в обиходе людей болезнями. И слух, и зрение развивались бы у человека не только физически, но и психически, рождаясь в полной гармонии его организма.