И да, конечно же я дура. Но сейчас это не важно. Я смотрю в лицо Герману, который продолжает разглагольствовать о моем низком моральном облике. А я не могу понять, он искренне так думает или ему просто нравится унижать меня?

– Хватит, – выдавливаю из себя, – Я пришла не для того чтобы слушать эту ложь и грязь!

Как бы я хотела сейчас хлопнуть дверью и уйти, гордо подняв голову! Но у меня перед глазами Мишенька. И мне плевать как растопчет меня Герман. Нравится издеваться человеку, я готова и к этому.

– Ты сочинила душещипательную историю? Говори, – Герман откидывается на спинку кресла, глядя то на меня, то на конверт, в который завернут хныкающий Котя.

– Нашему сыну нужна операция… – сглатываю, стараясь не заплакать. А что еще я скажу? Ведь эта страшная правда не сравнится ни с одной выдуманной историей!

– Твоему сыну, – жестко поправляет, – Я не такой дурак, как ты рассчитываешь. И чужих отпрысков воспитывать не собираюсь.

Котя начинает кряхтеть. Господи, ему же жарко! Вот я балда! Надо дать ребенку прохлады. Вытаскиваю сына из комбинезона цвета морской волны. Он такой блестящий, с мехом. Я купила его когда была беременной. Вся зарплата на него ушла! И у Миши такой же, но синий. Лежит почти новый… Но Миша в палате, он не может жить вне бокса… Ему конверт не нужен. Нельзя плакать! Нельзя!

– У нас двое детей. Я родила близняшек, – я говорю, не слушая Германа, всхлипывая и прижимая к себе крутящегося ребенка. Мне так плохо что кружится голова.

– Ты искренне веришь что дети от меня, – кивает. – Ты упрямая и тупая. Так и кто из детей болен? Этот?

– Нет, – мотаю головой, – Миша, он остался в Мурманске, он в больнице…

– А ты всех потенциальных отцов обошла?

Я смотрю в глаза Герману. Он непробиваемый! Он просто баран! Моральный, тупой урод! Я бы сейчас на него начала орать или высказала бы все что думаю, но… У меня нет сил. Я устала. И у меня нет выхода. Мне так плохо, что хочется лечь на пол и умереть. Я правда… Я бы уже умерла. Но у меня двое детей. И я должна бороться. Я должна быть сильной!

– Миша родился с сердцем наружу, ему нужна операция.

Котя пищит, и я понимаю что надо его переодеть. Господи. Этот ненавистник детей, с которым я к несчастью связалась, вряд ли мне это позволит. Но… Переодеть надо! Надо провести все гигиенические процедуры! Судя по всему подгузник мокрый и тяжелый, но слава богу Котя только описался.

– Даже так… И что, государство отказывает тебе в помощи?

– Нет, не отказывает. Но ребенку нужна операция в Москве. В Мурманске нет таких условий. Но Мишу нельзя перевозить. Единственный вариант – это специальный борт. А это двадцать миллионов. У меня нет таких денег, и у нашего региона прямо сейчас тоже нет.

– То есть если я заплачу за транспортировку твоего сына, ты исчезнешь из моей жизни, глупая и развратная бабенка?

Он скалится, в его улыбке что-то злое и нехорошее. А я киваю. Да плевать как он ко мне относится. Плевать как назвал меня…

– Да. От тебя нужно обеспечить самолет или вертолет. Извини, я могу переодеть ребенка?

– Переодевай, – махнув рукой, он поднимается с места и начинает прохаживаться по кабинету. Я понимаю, что ему не то чтобы жалко денег… У него их столько, хоть костры из них жги… Он не хочет платить за тех детей, которые не его. Он кажется и правда не верит…

– Ты даже не делал тест ДНК, – произношу это без какой-либо надежды на то что у Германа победит здравый смысл. Я говорю это просто как факт.

– Не кривляйся! ДНК! – скалится. Раздражен. А я кладу Котю на стол и начинаю раздевать, – трикотажный комбинзон, мокрая потная кофточка, ее тоже надо сменить. Я вытаскиваю из сумочки подгузник, пакет и салфетки, чтобы протереть его. Все всегда с собой. Глядя на малыша, я успокаиваюсь и невольно улыбаюсь. Мой сладкий, мой хороший котеночек… Под ползунками раздутый подгузник. Бедняжка, наверно все сопрело. Я не обращаю внимания на Германа, как он ходит у меня за спиной, тяжело дыша.