– Метель.

– Метель, да. Чертову метель организовала она.

– Не настолько она всесильна, кьярида[1]. Моя сучья мамахен.

– Тащиться сюда из Аликанте, через пол-Европы, чтобы застрять в снегу, который я не видела лет… м-мм… Да я вообще его никогда не видела!

– Теперь у тебя будет возможность познакомиться с ним поближе, – меланхолично ответил Саша. – И со всем остальным тоже… Со всеми остальными.

– Ну, если бы мне пришлось выбирать, с кем знакомиться поближе… Твои родственнички точно не вошли бы в мой wish-лист.

– Ты их не знаешь.

– Зато знаю тебя. И знаю, сколько страданий они тебе принесли… Мьерда де лос кохóнес![2]

Бросив бесполезный руль (машина вот уже несколько минут не двигалась с места), Саша всем корпусом повернулся к Женьке, взял в ладони ее руку и осторожно поцеловал запястье.

– Если ты думаешь, что это смягчит меня…

– Нет? – Он слабо улыбнулся.

– Да. – Она улыбнулась в ответ еще более слабой вымученной улыбкой. – Скажи, как тебе удается? Разбивать мое сердце раз за разом?

– Я не нарочно, кьярида.

– Я знаю.

Женька отняла руку и коснулась пальцами Сашиного подбородка.

– Тебе надо побриться.

– Зачем? Моя сучья мамахен этого все равно не оценит.

– У меня дурные предчувствия, Алекс. Не нужно нам было ехать…

– Она прислала приглашение. Впервые за десять лет. Я не мог отказать. Вдруг это что-то да значит?

– Всё еще хочешь вернуться?

– Нет. Хочу окончательной ясности.

Она рассмеялась, но это был горький смех.

– Ты ведь сам к ней не готов.

– Я готов.

– Тогда почему здесь я? Рядом с тобой, в этой чертовой машине, в чертовом снегу? В чертовой России, мьерда!..

– Потому что я люблю тебя. Ты – самый близкий мой человек. Единственный близкий.

Женькины пальцы, до сих пор рассеянно бродившие по Сашиному подбородку, переместились на губы:

– Куидадо, ниньо![3] Кому-то это может не понравиться!

Теперь засмеялись они оба – и на этот раз смех выглядел легким, освобождающим, словно пропасть, грозившая поглотить их, отодвинулась. И сразу стало возможным подтянуть веревку, воткнуть ледоруб в расщелину между глыбами слежавшегося льда и должным образом закрепиться.

– Я тут подумала… Наверное, мне лучше представиться испанкой, Алекс.

Саша с сомнением взглянул на девушку: легкий загар на лице, но не смуглая; русые выгоревшие волосы, серые глаза.

– И как долго ты думала?

– Какое-то время. И немного в самолете. А что?

– Не получится, кьярида.

– Почему?

– Масть. Масть не совсем подходит.

– Я не в масть, да? Не в масть… Всегда. Пора бы привыкнуть.

Пропасть снова придвинулась, и только что вбитый альпинистский крюк угрожающе заскрипел. Но великодушная Женька снова пришла на помощь Саше. Сама, как это бывало и раньше – тысячу раз в каждом из тысяч дней:

– Русские – жертвы стереотипов?

– Кто угодно – жертвы стереотипов. Испанцы тоже.

– А если басконка? Я могу представиться басконкой. Баски сплошь и рядом – светловолосые, белокожие. Эухения из Бильбао. По-моему неплохо звучит.

– Эухения из Сан-Себастьяна звучит еще лучше, но… Нет.

– Думаешь, она потребует паспорт? Твоя сучья мамахен?

– Не стоит начинать со вранья.

– Мьерда! – снова выругалась Женька. – И это говоришь мне ты?

Саша откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза и громко сглотнул.

– Это ведь была твоя идея, кьярида. Напрасно я согласился… Но ты говорила, что справишься.

– Я справлюсь. Все в порядке, Алекс. Эухения из Сан-Себастьяна тебя не подведет.

– Оставайся лучше Женькой из города Энгельса.

Она ткнула Сашу кулаком в бок – несильно и совершенно беззлобно.

– Опять ты за свое! Я не помню, что такое Энгельс. Мы уехали оттуда, когда мне было четыре года… Господи, еще немного – и нас завалит окончательно! Может, ты позвонишь еще раз, Алекс?