– Посмотрим…
– Мы уже это видим!
По лицу молодого человека скользнула тень того недовольства, которое испытывает всякий собеседник, когда он видит, что весь пыл его убеждений не трогает чужую душу.
– Это мы, русские, – заговорил он, – так равнодушны к вере. Мы, на Руси святой. У нас человек образованный стыдится веры. Область веры у нас не находит места даже в литературе! Как будто можно написать полную картину жизни, ни слова не говоря о религии. Без любовных сцен у нас не встретишь ни одного романа. А вот о том, каковы религиозные убеждения героев, авторы не считают нужным и обмолвиться. Почему же иначе смотрят на дело писатели «безбожного» Запада? В одной французской литературе я постоянно натыкаюсь на глубоко затрагиваемые религиозные вопросы. У Буржэ: Le disciple и Un divorce – и этот милый тип старого француза, погрузившегося в Риме в христианские воспоминания в Cosmopolis. Какие проникновенные строки новоявленный обаятельный талант, скрывавшийся под псевдонимом Pierre de Coulevain, посвящает в этом дивном, над которым ахают в восторге все читающие, Sur la branche, будущей жизни и вообще мистическим основам жизни? А La maison du pêche известной модной писательницы, где дана такая поразительная, с первой до последней страницы, картина религиозной жизни молодого ревностного католика, который из-за аскетических своих убеждений разбивает счастье своей жизни и гибнет для земли! Автор не сочувствует, видимо, своему герою. Но с каким громадным знанием описана интимная внутренняя жизнь, и вот уж где эту сторону жизни он не обходит молчанием. А потрясающий роман Le plus Fort (Claude Ferval), где Христос побеждает в душе роковую страсть нескольких лет молодого богатого человека, одаренного всем, что нужно для счастья, и находящего, однако, счастье только у ног Христа, в иноческом отречении… Там, в Европе, стараются понять, проникнуть в душу верующих… А мы только глумимся над ней с высоты нашего невежества и нашей косности.
Молодой человек распрямился, говоря эти слова; но вдруг опомнился, остановился и тихим виноватым голосом сказал:
– Прости, я, может быть, резко выразился; но я не могу говорить об этом спокойно.
Мать молчала, видимо, задетая за живое.
– Да, – продолжал, помолчав, сын, – ты говоришь верно, что в большинстве современной молодежи почти нет веры. Я думаю хуже: мне кажется, что для многих священников Христос – не Христос одной гуманной доктрины, а истинный, евангельский Христос, живой Христос, страдавший на Кресте и искупивший нас Своею Кровью, – для многих священников такой Христос почти не существует… А для так называемых передовых людей и подавно… Я с грустью чувствую, что верующих становит все меньше и Церковь, начавшаяся с двенадцати рыбаков, кончится горстью простых, невидных людей, которые сохранят веру до второго прихода Христа… Ну, что ж! – сказал он тихо и задумчиво. – Что ж, что численный перенес будет не на их стороне. Лучше быть с ними, чем там, где и ум, и успех, и блеск, и власть, и знание, но всё без Бога. Разве много было последователей у Истины в часы ее величайшей нравственной победы?
Я смотрел на мать, которая слушала внимательно, с интересом, но, по-видимому, никак не собираясь ни в чем отступиться от своих утверждений.
– Но пока ведь этого, слава Богу, нет, – продолжал он помолчав. – Ты читала, что происходит во Франции по поводу описи церковных инвентарей.
– Да, много глупостей.
– Но эти глупости показывают, как дорожат люди храмом. И это не подонки нации. Это трудящееся, здоровое население и образованные, независимые люди. Они не полагают, как вот те, что христианство отжило. И их гнев есть лучшее доказательство их истинной любви к религии. Такая любовь вспыхивает, когда любимый предмет оскорбляют. Вот мы спорим с тобой, спорим, – сказал он, подымаясь, чтобы уходить. А весь курьез в том, что ты, милая мама, – христианка, хотя сама о том и не догадываешься. Ты живешь христианскими идеалами, христианскими взглядами, повинуешься христианской морали и ведешь христианскую жизнь, не подозревая, что ты христианка в душе. Вся драма заключается в чем? У тебя, вот, дела без веры, а у меня вера, да жизнь слабенькая.