– А что же нас интересует, отец?

– Кто будет поджидать у цели, конечно же. Нет, не спрашивай, дочь, у меня нет ответа. Нам придётся послужить разом и приманкой, и капканом.

Ветер тоскливо шептал что-то неразборчивое, шевеля пальмовыми листьями. Струился серый туман; бесплотные голоса едва слышно перекликались в зарослях. Глубокая меланхолия, смертная печаль, безысходная грусть обнимали и берег, и нарядные пальмы, и алые венчики распустившихся цветов.

Здесь царила даже не смерть, но ожидание смерти. Неминуемой, медленной и мучительной.

– Дальше будет хуже, – посулил Горджелин. – Но, опять же, настолько, чтобы нас задержать. Мы здесь не для того, чтобы утереть каждую слезу и утолить всякую печаль. Нам просто надо пройти. И мы пройдём. Придётся похоронить всё наследие Лишённых Тел – тех самых, из-за которых и родилось Проклятие.

Всё время молчавший Аратарн так же, не говоря ни слова, протянул ладонь над пляшущими огненными языками. Рука его прошла сквозь пламя, а он даже не поморщился.

– Видели? В родных местах у меня б такое не вышло. Сила идёт, течёт, да прямо в море.

– Сила никуда течь не может, чай, не вода, – сварливо отозвался Снежный Маг. – То, что ты чувствуешь – это как раз остатки заклятья. Заклятья, уничтожившего всё живое, забравшего его силу и обратившего её против Лишённых. Второй стороной, вторым концом этих чар было Проклятие Эльфрана. В тебе кровь Губителя, Аратарн, часть его мощи. Часть небольшая – льстить тебе не стану, – но она есть. Тебе предстоит разрушить… то, что мы там найдём. Лидаэль соберёт и направит высвобожденное, ну а мне придется уравновешивать всё это. Иначе, боюсь, Южный Хьёрвард мы опустошим окончательно.

– Ты знаешь это наверняка, отец, или гадаешь? – в упор спросила Лидаэль.

– Частично гадаю, – последовал невозмутимый ответ. – Если бы знал наверняка, дочь, то, конечно, сказал бы уже.

Лидаэль молча кивнула.

– Спите, – сказал Снежный Маг. – Спите, я посижу, послушаю. Может, что интересное и услышу. Тени былого зачастую бывают… очень разговорчивы. Если, конечно, уметь их слушать.

Дочь его недовольно дёрнула плечиком.

– Отец, ты всё строишь какие-то хитрые планы. О чём-то умалчиваешь. Играешь в свою игру. Зачем, для чего? Не веришь нам? Или думаешь, что я по-прежнему малышка-несмышлёныш? Но не будь я твоей крови, уже давным-давно сделалась бы дряхлой старухой, да и Аратарн тоже.

– Только не старухой! – поспешно вставил тот.

– Хорошо, ты – стариком. Но мы не глупыши-котята, отец. Да, ты живешь уже тысячи лет, но…

– Остановись, дщерь гневная, – усмехнулся Горджелин, но на сей раз усмешка эта была доброй. – Я понял. Но беда в том, что я и в самом деле не знаю всего до конца. Поверь, дочка.

– Ну, хорошо, – по-прежнему сердито бросила Лидаэль. – Но я не хочу, чтобы меня использовали вслепую. Даже для спасения моей матери.

Горджелин кивнул.

– Договорились. А теперь спите. Я посторожу.

Аратарн спокойно завернулся в одеяло, замер, глядя в звёздное небо. Лидаэль ворочалась и что-то бурчала себе под нос, никак не в силах угомониться.

Горджелин слушал сгустившуюся ночь, слушал постепенно затихавшее бормотание дочери и улыбался.

Правда, улыбку эту не видел никто.

Наутро они двинулись в путь – и дочь Снежного Мага тотчас пристала к отцу:

– Ну, что услышал? Что сказали тени?

– Вот неугомонная, – пробормотал Аратарн. Сын Губителя оставался на удивление спокоен.

– Сказали многое, но всё не то. – Горджелин был хмур. – Стенали и жаловались на горькую участь.

– А ты ждал рассказа о зачарованных сокровищах?