с мигающим поворотником. То, что он остановился, до Салли дошло, лишь когда “гремлин” забибикал. Машина была старая, побитая, Салли смутно припомнил, что, кажется, такая же была у кого-то из его знакомых, но кого именно, не сообразил. В Норт-Бате “гремлина” не было ни у кого, и это лишь усугубило таинственность, поскольку за пределами Бата Салли почти никого не знал. “Гремлин” побибикал второй раз, и Салли осознал, что застыл на обочине, будто, прежде чем согласиться сесть в “гремлин”, требовалось разгадать загадку, кому он принадлежит. Стекло со стороны пассажирского сиденья опустилось, ему нетерпеливо помахали. Салли направился к машине.

Номера “гремлина” относились к другому штату, хотя к какому именно, Салли не разобрал – знак был сильно заляпан грязью. Скошенное заднее стекло автомобильчика загораживали игрушки, пледы, одежда, так что было не разглядеть, что внутри, и терзавшие Салли дурные предчувствия лишь усилились, когда из окна пассажира высунула голову молодая женщина, показавшаяся Салли знакомой, и уставилась на него. На лице ее читалось раздражение, точно один только взгляд на Салли напомнил ей с полдюжины разных связанных с ним неприятностей, о которых она позабыла. Салли вдруг захотелось убежать (он сам не понял почему), будто женщина прибыла прямиком из забытого прошлого, твердо намеренная оглоушить его иском по делу о наследстве.

– Привет, куколка, – с деланой развязностью произнес он, подойдя достаточно близко, чтобы его услышали.

За свои шестьдесят лет Салли перезабыл кучу народа и понимал: лучшее в такой ситуации – вести себя так, будто знаешь, с кем говоришь, пока по намекам не догадаешься, кто это. Кем бы ни была эта недовольная женщина, рано или поздно он вспомнит ее. Всю свою взрослую жизнь он звал женщин “куколками”, и если они знакомы, то она этому не удивится. Поравнявшись с машиной, Салли увидел, что на заднем сиденье, среди подушек и мягких игрушек, ютятся три мальчика, похожие на тех, кого он знавал раньше, только эти чуть-чуть постарше. Женщина вылезла из машины, наклонила спинку пассажирского кресла, чтобы Салли пробрался на заднее сиденье; он нагнулся, увидел водителя и сразу же сообразил, кто, черт возьми, все эти люди.

– Двигайтесь, малышня, – сказал он детям и скорчил гримасу. – Дайте деду сесть.

– Дайте мне Энди, – сказала Шарлотта, жена его сына. – Так вам будет где сесть… – Голос ее осекся.

Салли и рад был бы отдать ей Энди, но на миг растерялся. Он наполовину уселся на заднее сиденье “гремлина”, наполовину торчал из двери и догадывался, что одного из внуков явно зовут Энди, но какого именно, определить не мог. Он почти не сомневался, что Энди младший, но если так, то предложение Шарлотты не имело смысла. Ребенок сидел в детском кресле, вдобавок пристегнутый ремнем безопасности, и даже если Салли сумел бы его отстегнуть – что вряд ли, учитывая сложность этой штуковины, – он всего лишь освободил бы детское кресло на заднем сиденье, а не место для взрослого.

– Уилл, отстегни брата, – велел Питер, сын Салли. – Не сиди как перед телевизором.

Старший мальчик, удивительно похожий на отца в том же возрасте, исполнил приказ, но лицо у него было задумчивое, словно ему поручили непосильную задачу. Если старший Уилл, а младший Энди, оставался средний; он глазел на Салли с нескрываемым изумлением, и в ноздре его в такт дыханию пульсировал пузырь сопли. Салли догадался, что мальчику его вид – с ног до головы в грязи – кажется странным.

Когда Энди передали вперед, Шарлотта устало обратилась к среднему сыну: