В реках сегодня нет никакой поэзии. Ни для художников, ни для поэтов. В реках осталась одна грязь. Реки далеки от персонального и мистического значений. Они стали частью ежедневной механики нашей жизни.

Ханс-Юрген Зиберберг, кинорежиссер. 2004 год

В первой строке государственного гимна, сочиненного в 1946 году внучкой классика сербскохорватской поэзии Паулой фон Прерадович, Австрия воспета таким образом: “Край гор и вод, страна потоков”. В одном из прежних государственных гимнов под названием “Германская Австрия, чудесная земля”, написанном вскоре после крушения монархии Габсбургов первым канцлером новорожденной республики Карлом Реннером, центральная народная река упомянута прямо: “Воды с ледяных горных вершин свободно стремятся по Дунаю”. К празднику включения Австрии в состав нацистской Германии (аншлюс весной 1938 года приветствовала подавляющая часть австрийцев) поэт Ханс Хегер и автор множества популярных венских песенок [14] композитор Генрих Штрекер создали хорал “Пробудись, немецкая Вахау!”, в котором призвали историческую дунайскую долину возрадоваться пангерманскому единению “в великом отечестве” (in das große Vaterland). В этом коротком песнопении речь о Дунае заходит даже дважды. В Великогерманском рейхе Австрия, однако, перестала существовать, утратив не только государственную независимость, но и само название: бывшая страна обозначалась вначале “Восточная марка”, а потом еще проще: Альпийская имперская область и Дунайская имперская область [15].

Как и Альпы, Дунай по понятным географическим причинам вписан почетной строкой в перечень австрийских природных клише. Не случайно первым национальным ландшафтом, даже первее горнолыжных спусков Кицбюэля и аллей императорского парка в Шёнбрунне, слывет живописная петля, которую Дунай делает близ Шлёгена; этот феномен известен еще как “пролом в скалах”. Правда, особых скал тут, на полпути между Пассау и Линцем, не видно: сжатая лесистыми склонами холмов река неожиданно совершает стремительный зигзаг, поворачивая на 270 градусов, настоящий U-turn не хуже трассы “Формулы-1”. Этот участок, названный лоцманами “хвостом змеи”, – и впрямь завораживающий пейзаж. На смотровой площадке неподалеку от отеля Donauschlinge велотуристы разинув рты глазеют на величественную панораму шлёгенской петли. Ага, значит, вот отсюда, из этих пейзажей, из этих центральноевропейских влаги, мягкости и мощи, родились и художественная привлекательность Дуная, и древняя мистика его обожествления, и пафос реки как женского начала. Художник-модернист Отто Фридрих неспроста назвал свое примечательное полотно “Мать Дунай”.

Песнь о Нибелунгах. Зигфрид и Кримхильда. Рисунок. 1914 год.

Тут уместны две цитаты, возвращающие нас к дискурсу об отношениях немецких рек. “Со времен “Песни о Нибелунгах” Дунай и Рейн не испытывали друг к другу приязни, – указывает Клаудио Магрис. – Рейн – это Зигфрид, германская душа и чистота, верность до гроба, героическая рыцарственность, неустрашимое движение навстречу судьбе. Дунай – это Паннония, владения Аттилы, восточный поток, в котором в конце эпической поэмы тонут германские добродетели. Символически Дунай часто предстает как то, что чуждо и враждебно германскому. Он – река, на берегах которой встречаются и смешиваются народы. Не таков Рейн, мифический страж чистоты германской расы”. Действие “Песни о Нибелунгах”, средневекового памятника литературы, возведенного в XIX столетии в статус национального германского эпоса, происходит и в верхней части австрийского отрезка русла Дуная, значит, неподалеку от шлёгенской излучины. В городке Тульн, выше Вены по течению, об этом напоминает фонтан Нибелунгов – эпическая композиция из десятка горделивых скульптур, снабженных копьями, бронзовыми плащами и водяными струями. А вот как охарактеризовал столетие назад две немецкие территории, два немецких характера, две модели немецкой государственности философ Петер Штахель: “Германия – страна педантичного, рационального порядка, систематичности военных, прагматизма; Австрия – многодетная мать, жизнерадостная страна музыки и барочного католицизма. Их воплощают два исторических антагонизма: одинокий солдат и философ на троне Фридрих II и австрийская мать семейства и отечества Мария Терезия”. Король Пруссии и императрица Австрии, современники, оба расширили пределы своих владений, оба укрепили престиж своих стран, оба были великими государями. Мария Терезия родила шестнадцать детей, двое из которых стали императорами. Фридрих не любил женщин, был неласков с женой и, по словам придворного острослова, “познавал наслаждение лишь в объятиях полковых барабанщиков”; после него царствовал племянник.