Иракцев и американцев объединяет, по крайней мере, одно: преступление, которое они совершили сообща (а с ними и весь Запад). Многое в этой войне объясняется предыдущим злодеянием, относительно которого каждый считал, что останется безнаказанным, но в итоге тайное желание искупления которого питает войну в Заливе со всей ее неразберихой и жаждой сведения счетов. Об этом предыдущем эпизоде предпочитают не говорить – настолько все (даже иранцы) согласились о нем забыть: о войне против Ирана. Саддам должен был отомстить за то, что он не смог победить, даже будучи агрессором, уверенным в своей безнаказанности. Он должен был отомстить Западу, который его в это вовлек, а американцы, со своей стороны, должны были устранить неудобного соучастника этого вероломства.

Для любого правителя или деспота власть над своим собственным народом – превыше всего. В случае войны в Заливе это единственный шанс на разрешение или деэскалацию конфликта. Саддам предпочтет скорее уступить, чем уничтожить свою внутреннюю гегемонию, пожертвовать своей армией и т. д. В этом смысле перелет его авиации в Иран[52] является скорее хорошим знаком: это не признак агрессии, а уловка налетчика, который прячет свою добычу, чтобы вернуть, когда выйдет из тюрьмы, а следовательно, это довод против каких-либо героических или самоубийственных намерений.

Тогда как одна часть интеллектуалов и политиков, специалистов в области мысленных оговорок[53] за войну, хоть и скрепя сердце, а другая часть от всего сердца против, но также по причинам весьма смутным, все сходятся в одном: эта война существует, мы с ней столкнулись. И ни у кого не возникает вопросов относительно самого события и его реальности, относительно жульнического характера этой войны, запрограммированной иллюзии вечно откладывающейся битвы, вопросов об интриге этой войны, искусственно раздутой благодаря информации, не говоря уже о невероятной вакханалии средств, систематической манипуляции данными, искусственной драматизации… Если у нас нет практического понимания войны (а его нет ни у кого), давайте будем иметь хотя бы скептическое, не отказываясь при этом от патетического ощущения ее абсурдности.

Однако есть несколько видов абсурда: абсурд кровопролития и абсурд того, чтобы поддаться иллюзии кровопролития. Это как в басне Лафонтена: когда разразится настоящая война, вы даже не заметите разницы. Истинная победа программного моделирования войны состоит в том, что всех нас удалось втянуть в эту опасную симуляцию.

Поскольку исход этой войны был предрешен заранее, мы никогда не узнаем, как бы она выглядела, если бы она произошла на самом деле. Мы никогда не узнаем, как выглядели бы принимающие в ней участие иракцы, если бы имели шанс победить. Мы никогда не узнаем, как выглядели бы принимающие в ней участие американцы, если бы имели шанс проиграть. Но мы узнали лишь, как выглядит сверхсовременный метод электрокуции, парализации, лоботомии, испытанный на подопытном противнике вне поля боя и без возможности реакции с его стороны. Но это не война. И даже 10 000 тонн бомб ежедневно не достаточно, чтобы сделать ее войной. И даже прямой трансляции по CNN, информации в реальном времени не достаточно, чтобы установить подлинность войны. Вспоминается фильм «Козерог один»[54], в котором полет пилотируемого корабля на Марс транслировался в прямом эфире всеми телекомпаниями мира, но на самом деле его никогда не было и все происходило на студии в глухой пустыне.