Шепот беса проникал в мозг Онуфрия, отравляя его, распространялся с током крови по жилам, оседал в сердце. Бес был повсюду – выглядывал из каждого угла, даже, прости Господи, из-за святых образов. Он дышал на Онуфрия смрадом, напускал уныние и болезни.

– Врешь! – оправдывался Сазонов. – Болеешь ты от своей глупости! Я тут ни при чем. Так и сгниешь в тесной сырой келье, и никто на твою могилу не придет. Ни жена, которую ты оставил, ни дочь, которую ты предал.

– Я ее не предавал… В одном ты прав, Витек: от судьбы не уйдешь. Потому я и послал к тебе Ларису. Пусть она своей судьбе в лицо взглянет, примет вызов. А там, как бог даст…

– Дурак ты, Онуфрий! И всегда был дураком! Никто тебе ничего не даст, если сам не возьмешь. Чистеньким хочешь быть? И волков накормить, и овец сохранить? Не бывает такого, дружище! Либо ты овца, либо волк… Выбирай! Что тебе милее?

Монах просыпался в поту, крестился, молился и понимал: бес поселился в нем и не желает уходить. Ему хорошо! Есть, с кем поговорить, на кого излить свою желчь! Монашество Онуфрия его не смущает. Забавно искушать чернеца, подбрасывать тому греховные мысли. Изъян изначально заложен в человеческой природе, главное – суметь его растравить. А где тонко, там и рвется…

Козни хитрого беса измучили монаха. Он все чаще возвращался мыслями к той летней ночи на Оке, когда они с Сазоновым наблюдали кончину генерала и позорно сбежали, оставили покойника в доме вместе с пьяным прорабом. Тот потом еле отмылся, чуть не сел за убийство, которого не совершал. Причина смерти высокопоставленного военного так и не была установлена. Решили, что генерала хватил удар из-за неприятностей на службе. Якобы, его заподозрили в растрате казенных денег, вызвали на ковер, отчитали и предложили во избежание скандала уйти в отставку.

Казалось бы, чего проще поверить и успокоиться? Но Курбатов с Сазоновым не успокоились. Они понимали, что ввязались во что-то непонятное и страшное. Стройку прикрыли, солдат вскоре демобилизовали, и Сазонов вдруг решил махнуть в Приморский край. Он объяснил это желанием поглядеть мир, пока молодой. Курбатов удивился: «За длинным рублем гонишься, Витек?»

Оправдания товарища звучали фальшиво. Сазонов был на взводе, вел себя странно и перед отъездом предложил Курбатову еще раз посетить генеральскую дачу.

– Это еще зачем? – насторожился тот. – Ты как хочешь, а я туда больше ни ногой! Меня жуть берет, как вспомню ту комнату, зарево и мертвеца с обгорелым лицом. Бр-ррр!

– Подумаешь, брови обгорели и переносица, – занервничал Витек. – Ничего такого!

– Ты же сам твердил про «огненные знаки», «сатанинское пламя». Забыл, что ли?

– Какие знаки? Какое пламя? Не было этого. У тебя с головой все в порядке, братан?

Курбатов засомневался. Может, и правда он тогда умом тронулся? Временно, на почве испуга. И то, что якобы говорил товарищ, ему померещилось?

– Едешь со мной в Песчаное или нет? – наседал Витек. – Что, кишка тонка? Спекся? Струсил?

Курбатов обиделся и устыдился. Он не трус. Но оказаться опять возле того дома и тем паче переступать порог той зловещей гостиной ему было боязно.

– Что ты затеял? – спросил он дружка. – Решил проверить свою храбрость?

– И мою, и твою. Мужики мы с тобой или кто?

Брат Онуфрий не раз пожалел, что согласился тогда составить Витьку компанию. С тех пор бес к нему и прицепился…

– Ну что, Мушкетер, надолго мы здесь застряли? – осведомилась Лариса, глядя на растерянного водителя.

– Домкрата нет, – развел тот руками. – Всегда в багажнике был, а вчера я его выложил. Как без домкрата колесо менять?