Владимир хотел сказать хоть что-нибудь, но слов не было. Он только разжал пальцы, и первый ком мерзлой земли ударился о крышку гроба.

Привалившаяся к плечу Владимира Егоровна дала волю слезам и вся забилась от рыданий.

– Прощай, Андрей Гаврилович. Пусть земля тебе будет пухом, – сказал Кузнецов, сминая в руках свою шляпу. Ветер ворошил редкие волосы на его голове.

Солдаты дали залп. Все было кончено.

После народ стал стекаться в деревенский клуб, где еще две недели назад Андрей Гаврилович вел очередное собрание. Длинный стол был уже накрыт – каждый кистеневец принес что-нибудь из дома. Из-за тесноты люди сидели бочком друг к другу. Владимир стоял у самого входа и безотчетно ощущал себя чужим – ведь все эти мужчины и женщины, казалось, знали его отца куда лучше, чем он сам.

Кузнецов, а следом за ним и другие по очереди поднимались, пытались что-то сказать и, не в силах найти нужных слов, синхронно выпивали не чокаясь. Владимиру же сказать было нечего. Он помнил отца из своего детства – как тот обучал его математике, как проверял его домашнее задание, как прощался с ним, когда отправлял на учебу, и еще ряд мелких и совершенно неважных сейчас эпизодов, которые в очередной раз заставляли Владимира подумать о том, что он, в сущности, так никогда и не познакомился по-настоящему с Андреем Гавриловичем.

К реальности его вернул телефонный звонок. В прострации, не глядя на экран, Владимир взял трубку.

– Да, Олег, – сказал он в ответ на стандартные соболезнования. – Спасибо.

Закончив с сочувствиями, Олег тут же напомнил, что Дубровский уже пропустил одно важное дело, завтра пропустит следующее.

– Да понял я, не дергайся, – отозвался Владимир. – Договор и файлы у меня, завтра вечером я буду в Москве. Давай. Да не провалим мы ничего, – отмахнулся он.

Владимир уже хотел бросить трубку, как вдруг его пронзила мысль, заставившая продолжить разговор.

– Олег, погоди! Олег! Слушай, ты у компьютера? Посмотри, какие там нормы по 16-й и 49-й Земельного. Можешь? Есть время? Хорошо. Я жду.

Олег что-то пробормотал в ответ, но отказывать не стал.

– Да-да. Я тут. Я так и думал. Слушай, скинь мне это по мылу, хорошо? Спасибо, Олег. Ну, всё, давай, до скорого. Да, да я понимаю, что не знал. Ну, всё. Давай. Давай.

Сомнения Владимира оправдались. Он всегда знал про Троекурова, что тот – человек со связями и при желании добьется всего чего угодно, но никогда не думал, что Кирилл Петрович способен на такую подлость.

Кузнецов махнул Владимиру рукой, приглашая сесть рядом. Тот послушался. Прямо перед ним между тарелками и рюмками стояла фотография отца. Он стоял на крыльце своего дома и улыбался, глядя в камеру, глядя прямо в глаза Владимиру.

Люди тихо переговаривались и ели, время от времени кто-нибудь брал слово. Какая-нибудь баба то и дело начинала всхлипывать, старики вспоминали молодость, а Слухай, муж Егоровны и давний друг Андрея Гавриловича, о чем-то тихо спорил со своим соседом Савельевым, который в кистеневском хозяйстве был главным механизатором.

– Ну зачем ему вся эта хрень деревенская? – сказал Слухай и немедленно выпил, отчего его испитое лицо приобрело живость. – Косилки, молотилки. Он городской, московский, загонит технику, и с концами. И правильно сделает. Ещё тачку себе новую купит.

– Не, не бросит, хорошая ж техника – ты б загнал? – причмокнул губами Савельев и почесал затылок. – И потом – мы, тоже… люди всё-таки. Не бросит он нас, – сказал он и усердно закивал головой.

– Вот ты чудак-человек, Ром, – усмехнулся Слухай без всякой радости. – Да кто ж его нанимал тебя пасти…