И что же он увидел только что? Прямо перед ним, на другой стороне улицы, Орландо Уолш, торговец Уолтер Смит и Бриан О’Бирн стояли рядом и беседовали, как близкие друзья, а когда Уолш и О’Бирн отправились по своим делам, бросив взгляд через улицу туда, где стоял Пинчер, они как будто вообще его не заметили. И что все это означало?

Пинчера охватило жуткое чувство, что он видит нечто вроде заговора. Эти люди явно состояли в неких приятельских отношениях, которых Пинчер не понимал до конца. Конечно, он знал, что сестра Орландо замужем за Смитом, но как сюда вписывается ирландец О’Бирн? Пинчер понятия не имел, но, пока он смотрел на другую сторону улицы, его охватило сильное, тошнотворное ощущение, что его просто одурачили.

На следующий день он как следует расспросил Тайди, но сторож объяснил, что он, как добрый прихожанин Ирландской церкви, почти ничего не знает о католических семьях.

– О Дойлах я еще могу расспросить, ваша честь, и об Уолшах, возможно, ведь они англичане. Но О’Бирн… – Тайди развел руками. – Я удивлен, что вы можете просить меня о таком, сэр.

– Нет-нет, конечно нет, – вынужден был сказать Пинчер, не желая оскорблять Тайди.

Но сам он предпринял кое-какие шаги. И две недели спустя один из служащих Дублинского замка сообщил ему:

– Вообще-то, есть слух, что дед Смита был урожденным О’Бирном.

Вот оно что. Теперь Пинчер понял. Он пришел к Мартину Уолшу с доверием, потому что, католиком он был или нет, Уолш оставался английским джентльменом. А оказалось, что Смит, выдававший себя за английского торговца, на самом деле был не кем иным, как грязным ирландцем с диких гор Уиклоу. И Уолш должен был это знать, но позволил ему жениться на своей дочери. А потом Уолш, выслушав доверчивого доктора Пинчера, тут же нарушил профессиональную клятву и передал полученную информацию О’Бирну. Это все объясняло. Сомнений не оставалось.

Его просто обвели вокруг пальца. Завели в ирландское болото. Они сделали из него дурака, эти проклятые католики, с их вечной ложью и двуличностью. Они смеялись над ним за его спиной, и это продолжалось годы. Пинчера охватила ярость. Но если его сделали дураком, то кто они сами? Предатели. Простые, откровенные предатели. Старый Мартин Уолш мог выглядеть джентльменом. Но, повторял себе Пинчер, мне с самого начала следовало знать, что человек, у которого сын – иезуит, может быть только предателем. Старые англичане или туземцы-ирландцы с гор и из болот – все они одинаковы. Они католики, и только это имело значение. И с этого момента доктору Пинчеру стало раз и навсегда ясно одно: низость и презренность натуры, которые он до сих пор приписывал лишь простым ирландцам, свойственны всем, кто исповедовал католическую веру. Их религия не только обрекала их на вечные муки, но и изначально превращала в злодеев. И доктор пообещал себе, что он, когда придет час, лично нанесет удар по Смиту, Уолшу и О’Бирну, которые осмелились насмехаться над ним.

Что до Ратконана – имения, которое он надеялся украсть у О’Бирна, не имея к тому никаких оснований и поводов, – то теперь Пинчеру уже казалось, что это законный наследник украл земли у него самого. И эту мысль он также запер в сердце, как некое сокровище в сундуке.

В таком горестном состоянии ума доктор богословия провел много месяцев.

Письмо, приведшее доктора Пинчера в бешенство, пришло весной 1627 года. Написала его сестра доктора. И говорилось в нем о Барнаби.

Возможно, мистрис Тайди была права, думая, что доктор Пинчер нуждается в супруге. Но доктор Пинчер так долго жил одинокой аскетичной жизнью, что для него было бы весьма трудно изменить привычки так, чтобы рядом мог поселиться другой человек. Что до потребностей тела, то в молодости он подавлял их, как солдат во время военной кампании, потому что боялся испортить свою репутацию. А с течением времени эти нужды так уменьшились, что доктор, став старше, уже боялся совсем другого, и его колебания стали уже чем-то вроде призвания.