Проснусь на утренней заре —

Туман выделывает штучки,

Петух горланит кукаре,

Ни облачка вокруг, ни тучки.

Росой покрытый, замер сад,

Но над крыльцом уже висят

Две наглых стрекалки-летучки.

В туман не опуская крыл,

Над речкой тихо ястреб плыл,

Как нарисованная птица,

И солнцем полная луна

Совсем не думала садиться;

Венера к ней прикреплена,

Поскольку ведает она,

В какую сторону светиться.

Как чист их отражённый свет —

Уже нигде ни складки мрака,

И петуху поет в ответ

В мажоре верная собака.

Я времени заметил грань

И задержался на крылечке,

Мне хорошо в такую рань

В июле, на земле, у речки.

Чего искал я столько лет?

Какого не хватало знака?

Я сам – как отражённый свет,

Во мне – почти ни складки мрака.

Пахра

Люсе

До лета, глядишь, не помру,

Развеется снежная замять —

И выйду на речку Пахру,

На скрытую ветлами заводь.

Там звуков не слышно других —

Журчанье в древесной запруде;

Там в желтых кувшинках нагих

И лилиях белых, как груди,

Неспешно – ведь все впереди! —

Река, словно девичья шея

Тонка, глубиной до груди —

Затянет меня, ворожея.

Я видел твой плавный изгиб,

Где даже речная крапива,

В которой едва не погиб,

Пышна, зелена и красива.

Там стаи нахальных мальков,

Подплыв к незабудкам небесным,

Глядят, не боясь башмаков,

В открытую синюю бездну.

А к ночи взойдет соловей;

Черемуха в клочьях тумана;

И ветром, слетевшим с ветвей,

Потянет тревожно и пьяно.

Русалка мелькнёт за рекой

Вся в лилиях, белых, как груди…

И если б не снег над Москвой,

Не жёлтый каток мостовой —

Остался бы с нею, в запруде.

1997 – Москва

Кадаши

Осталась церковь в Кадашах,

Где мы компанией гуляли,

В розлив портвейн стаканом брали

И говорили во дворах.

Дома московского ампира,

Канал, вчерашняя вода…

Гремела варварская лира —

Я пел по-сво́ему тогда.

Замоскворецкие цветы,

Осенний палисадник яркий

И церковь тихой красоты,

Где мы во дворике под аркой.

Не замечая дней своих,

Мы ждали будущее наше…

Под кирпичом кремлёвских башен

Оно прошло, и шум утих.

Сегодня истина не с нами —

Мы проворонили года;

Летят окурки именами

В канал, где старая вода.

Тогда и надо было жить!

Кто знал, что дальше будет хуже,

И нам затянет горло туже

Времён связующая нить.

И осеняет лишь теперь

Меня, уехавших, ушедших

Та наша арка, словно дверь

Времен живых и сумасшедших.

1985 – Москва

Герой арены ломает стены,

Стилист искусно плетёт роман.

Чей голос слышится нам со сцены

И кто диктует в тетрадь обман?

Ему – хватает вчерашней пены,

Она – внимает четвёртым снам…

Но очень редко ангел белый,

А не лукавый слетает к нам.

Сгущает тьма промежуток букв,

Скрывает ритм удар хвоста,

Счастливый автор колотит в бубен,

Перо цепляет узор листа,

Он одержим вдохновеньем тела —

Уже нет дела, чей выдох там…

Ведь очень редко ангел белый,

А не лукавый слетает к нам.

Зацвёл ручеёк-ручей,

Живая ушла вода,

В землю ушла,

Как не была…

Лей, дождичек, лей!

Я вышел в лес на край болотца —

Какая топь лежит, дыша!

Подземный ключ с натугой бьётся,

Но застревает в камышах.

Не подойти и не умыться,

Но – красота, и запах – мёд!

Большая птица суетится,

Кричит, что знает, зачем живёт.

Зачем, зачем? За тем болотцем

Она живёт, где проскакал

Весной ручей, рождённый солнцем,

Юлил, всё камушки искал.

И я – на берегу излуки

У переставшего ручья…

Шумят слова – лесные звуки,

Их перевод не знаю я.

Зацвел ручеёк-ручей,

Живая ушла вода,

В землю ушла,

Как не была…

Лей, дождичек, лей!

На станции Тайнинка

По Яузе-реке

Вела меня тропинка,

И шёл я налегке.

И посреди моста я

Застыл, оторопев —

Там диких уток стая

Качалась нараспев…

Как вы сюда попали —

Ведь здесь в реке – мазут,

Трава жива – едва ли,

В кустах – дорожный зуд.

И, поседев от пыли,