– Некому было их надеть. Сеньор Гомеш выстрелил в свою любовницу несколько раз подряд.

– Гомеш?

– Ты пытаешься впутать меня в скверное дело, но это у тебя не выйдет.

– Что не выйдет? Алло! – она сердито подула в трубку, как будто в ее мобильном телефоне была мембрана с угольным порошком.

– Не знаю, что ты затеяла, Додо, пантомиму или живые картины, но я требую, чтобы тело убрали из дома к моему возвращению. Иначе я позвоню в полицию, не сомневайся.

– Тело? Ты что, уже прикончил мою выпивку? – она, наверное, сидела в каком-то баре, я слышал музыку и веселое стеклянное позвякивание.

– Ты слышишь, идиотка? У меня весь дом в крови, – сказал я, все еще надеясь, что она засмеется и скажет: «Ага, испугался? Здорово мы тебя разыграли?»

– Vete al cuerno! В какой еще крови? – Додо явно вышла в другую комнату, потому что в трубке стало совершенно тихо. – Костас, что ты несешь?

Костас, она меня сроду так не называла, только «ни-ньо» или – Константен, на английский манер.

– Приезжай сюда. – Ноги у меня закоченели, я сел на скамью и привалился спиной к стене. – Твой муж пристрелил человека, и это было не в разгаре любовной игры. Он убил ее – или его – даже не сняв плаща, выстрелил и ушел. Быстро приезжай и разбирайся с этим сама.

– Погоди, я вернусь назад, в клуб, – сказала она, – на причале холодно. Это звучит как пьяный бред, но ты, наверное, говоришь правду.

– Я скажу ее и в полиции. Скажу, что ты хотела записать компромат на своего мужа, а вместо этого впутала меня в убийство. Кстати, я не уверен, что дело здесь было в твоем разводе. Вся эта история с камерами смахивает на вульгарный шантаж, особенно теперь.

– Не звони в полицию, – голос Додо то отдалялся, то приближался, я слышал ее частое дыхание.

– Я видел этого человека, – сказал я, – у меня есть запись, и ты тоже можешь ее посмотреть.

– Боже мой, что же делать, – причитала она, заглушаемая музыкальными фразами из Шуберта, я даже разобрал «Путник усталый, ты дома теперь».

– Если это был твой муж, то проблема с разводом решится сама собой. Он сядет в тюрьму лет на двадцать. Или сгинет в рудниках, чего я ему желаю от всей души.

– Нет, это не он! – я услышал стук каблуков по бетонному полу, потом хлопнула дверца машины и стало тихо. Наверное, испанка сидела в подземном паркинге и размышляла. Я и не знал, что у нее есть машина, она вечно металась в поисках такси. Я даже не знаю, где живет эта женщина, я вообще ничего о ней не знаю – кроме адреса недостроенного коттеджа.

– Ладно, кто же мог такое предвидеть, – сказала она после долгой паузы. – У этой датчанки, наверное, были проблемы с сутенером. Вот он ее и шлепнул. Где сейчас твоя прислуга?

– При чем здесь прислуга? Ты приедешь сюда или нет?

– Я потом тебе все объясню. Только не паникуй. Сиди там и никуда не звони. Чертова шлюха, из-за нее мы влипли по самые уши, – она вздохнула, я услышал чирканье ключа, повернутого в зажигании, и низкий звук заводящегося мотора.

– Ее звали Хенриетта, – сказал я надписи вызов завершен. – А шлюха – это ты.

Найдется ли кто смахнуть мне с кровати пыль?

Теткиного мужа в доме звали Фа.

Агне предпочитала русский, английский давался ей плохо, слово «stepfather» она не могла произнести целиком, и fa быстро прижилось, хотя не слишком нравилось самому Фабиу. Избавиться от клички не так-то просто, даже если ее дала пятилетняя падчерица.

Наверное, Фабиу часами пропадал в своей мастерской, в цокольном этаже у него стояли гончарный круг и верстак, а длинный стеллаж был заставлен глиняными штуковинами, одна страшнее другой. Хорош там был только полосатый маяк с лампочкой внутри, он был величиной с ханаанский кувшин и сделан до странности тщательно, даже круговой балкон выложен осколками голубой плитки. Сначала я принял его за светильник, попробовал включить, и меня треснуло током оттого, что я взялся рукой за медную крышу Я обмотал растрепанный провод изолентой, смахнул с него пыль и поставил на подоконник.