Средний столб у Чичикова – это коренной конь его тройки, чубарый (то есть конь, имеющий темные пятна на светлой шерсти). Чубарый соотносится с самим Чичиковым (Селифан обращается к чубарому, в частности, со словами: «Ты думаешь, что скроешь свое поведение. Нет, ты живи по правде, когда хочешь, чтобы тебе оказывали почтение»). Масть коня напоминает и цвет «Белого кита» – мифического зверя и Хозяина смерти – из романа Мелвилла (который на самом деле темный, но с белыми пятнами, благодаря которым он и получил свою кличку: «небывалый белоснежный, изборожденный складками лоб и высокий пирамидальный белый горб»). Да и чудесное Сампо из «Калевалы» – пестрое. Или, например, в «Парцифале» (около 1200–1210), рыцарском романе Вольфрама фон Эшенбаха, у Парцифаля есть восточный сводный брат – его двойник-антипод, которого зовут Фейрефиц (от старофранцузского «vaire fiz» – «пестрый сын»). Дело в том, что он родился пятнистым («ja ist beidiu swarz unde blanc» – «да, он и черный, и белый»). Речь здесь идет о том, что можно было бы назвать волшебными шахматами. В них соединяются свет и мрак, наземный и подземный мир. Это синоним лабиринта. Шахматы обычно появляются в художественном произведении, когда происходит гадание о судьбе. В шахматы иногда герой играет с чертом (например, в фильме Ингмара Бергмана «Седьмая печать»). (А в романе Томаса Манна «Доктор Фаустус» «шахматность» проявляется в одежде черта, явившегося герою: «поверх триковой, в поперечную полоску рубахи – клетчатая куртка». Подобное мы видим и в «Мастере и Маргарите» Булгакова: «И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок…») Так и Чичиков играет с Ноздревым в шашки.

В черный и белый цвет оказывается окрашенным и Акакий Акакиевич из повести «Шинель» («…вместо того чтобы идти домой, пошел совершенно в противную сторону, сам того не подозревая. Дорогою задел его всем нечистым своим боком трубочист и вычернил все плечо ему; целая шапка извести высыпалась на него с верхушки строившегося дома»). Между прочим, в результате падения (только падение здесь заменено поворотом-перевертыванием – тем, что герой идет «совершенно в противную сторону»). Происходит же окрашивание героя сразу после визита к портному Петровичу, выполняющему роль колдуна, к которому герой приходит за помощью (аналогичную роли Пацюка из «Ночи перед Рождеством», а также роли «персиянина» из «Невского проспекта»). Петрович – «одноглазый черт», «…который, несмотря на свой кривой глаз и рябизну по всему лицу, занимался довольно удачно починкой чиновничьих и всяких других панталон и фраков». Это Полифем, это мелвилловский Квикег (лицо Квикега «усеяно большими черными квадратами»).

Шинель для Акакия Акакиевича, как об этом недвусмысленно говорит сам автор, есть Прекрасная Дама («С этих пор как будто самое существование его сделалось как-то полнее, как будто бы он женился, как будто какой-то другой человек присутствовал с ним, как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, – и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке без износу»). Вместе с тем в шинели заключена идея двойника-антипода – точнее, звериного двойника: это шкура, подлежащая обмену. Так, у Мелвилла Измаил с Квикегом оказываются укрытыми «лоскутным одеялом» («Одеяло наше было сшито из лоскутков – из множества разноцветных квадратиков и треугольничков всевозможных размеров, и его рука, вся покрытая нескончаемым критским лабиринтом узоров, каждый участок которых имел свой, отличный от соседних оттенок, чему причиной послужило, я полагаю, его обыкновение во время рейса часто и неравномерно подставлять руку солнечным лучам, то засучив рукав до плеча, то опустив немного, – так вот, та самая рука теперь казалась просто частью нашего лоскутного одеяла»).