Подперли задние, запрудили улицу, толпа росла, становилась огромной.

– Конец ненавистному царскому режиму! – продолжал Шляпников.

– Ура!

– Ура, товарищи! Ура! Ура!

Они готовы были кричать «ура» бесконечно, требовалось только прибавлять про свободу и «ненавистный царский режим».

Потом Шляпников обратился к толпе с любимыми ленинскими мыслями:

– Товарищи! Капиталисты и помещики хотят продолжать кровавую бойню. Они велят нам: «Защищайте Россию!» Но не о России они радеют, а о своем богатстве. Вон у Родзянки сколько земли в Екатеринославской губернии… В Новгородской едешь лесом, спросишь: «Чей лес?» – отвечают: «Родзянковский»… Товарищи, давайте подумаем – не променяли ли мы шило на мыло? Нужны ли нам все эти графы, князья и прочие, мать их, родзянки?

Восторженный рев толпы.

– И еще, – совсем разошелся окающий Шляпников. – Почему на Петропавловской крепости до сих пор нет красного флага? Может быть, в ледяных казематах по-прежнему томятся наши братья? Не пойти ли нам всем миром в эту самую, мать их так и разэтак, крепость?

– Ура! – поддержала толпа и уже начала разворачиваться идти в крепость, как откуда-то выскочил молоденький офицерик. И неожиданно басовито закричал:

– Что ж ты такое несешь, сукин ты сын! Гражданин Родзянко сына своего единственного на фронт послал. Он и с царем за нас воевал, пока ты этому царю поклоны в церкви отбивал. «Отдам последнюю рубашку, жизнь сына и свою отдам, только была бы жива Россия…» – это Родзянко при мне сказал. Я офицер из Петропавловки и говорю вам: мы за вас! Никаких заключенных у нас давно нет, сволочь ты штатская. Стрелять по нам захотел?! Может, на фронт пойдешь вместо того, чтобы в тылу жировать? Вообще, граждане, не немецкий ли шпион этот сукин сын?

– Правильно! – охотно завопила толпа. – Тащить его в Думу! Ура!

Я понял: пора действовать. Броневой отряд в толпу стрелять не будет. Еще мгновение – толпа ворвется арестовывать Шляпникова и заодно разгромит особняк.

Я выскочил на балкон и заорал на Шляпникова:

– Ишь, гнида вонючая! С Петропавловкой воевать! Откуда ты здесь такой взялся?! – И грозно кому-то в комнату: – Арестовать его! И в Думу его, мерзавца!

Вытолкнул его с балкона в комнату. Все сделал, как научил Керенский. И закончил, как закончил бы он. Не давая опомниться толпе, заорал:

– Ура, товарищи! Ура – нашим братьям, доблестному воинству Петропавловской крепости! Ура – нашей великой Революции! Ура – гражданину Родзянко, председателю Комитета нашей Думы!

Счастливый вопль толпы:

– Ура!

Я запел «Марсельезу», толпа подхватила.

Я вернулся с балкона в залу. Молотов, посмеиваясь… преспокойно пил чай! Железные нервы! Сколько раз в будущем, глядя на него, я подумаю о том же. Бледный Шляпников расхаживал по комнате и яростно грыз ногти. Он был очень самолюбив. И сейчас здорово меня ненавидел.

После этого я решил увеличить охрану дворца. Неожиданным оплотом оказался Кронштадт, где сразу захватил власть удалой большевик мичман Раскольников. Я телефонировал ему, и он прислал отряд матросов. Они встали на постах вокруг дворца. Столь понятная для улицы революционная сила – матросы. «Клешники» – как звала их улица (матросы носили брюки клеш, удало расширявшиеся от бедра книзу)…

Уже через несколько дней дворец было не узнать. В верхних комнатах все прокурено махоркой. По заплеванным и засыпанным окурками лестницам сновали матросы и немногочисленные члены нашей партии. Белая мебель стала замысловато пятнистой.

Чхеидзе наконец-то вспомнил обо мне, и я стал членом исполкома Петроградского Совета. Помню, как в Совет пришло великое известие: революционные железнодорожники заперли царский поезд у Пскова и царь оказался мышью в мышеловке.