Через неделю скуки стало понятно, что в деревне есть какая-то тайна. Бабы то и дело собирались кучками, и, предварительно очень осторожно и дотошно осмотревшись – нет ли кого рядом, начинали горячие обсуждения. Альбина видела их как-то утром, когда Яков, не торопясь, гнал коров на далёкий луг. Видела в обед, когда на улицах и дворах, казалось, вымерло всё живое, и лишь звон неведомо откуда взявшихся призрачных и неуместных колоколов доносился из-за реки. Но чаще всего издалека – заставала их вечером, когда, задержавшись после уроков, уже не торопясь, возвращалась в свою унылую серую избу. В тот раз Альбина увидела женское собрание ближе, чем обычно. Судя по редким вскрикам и общей тихой взбалмошности – там шёл спор. Торопиться домой было бессмысленно – ещё один скучный вечер, и выпитая чашка молока со школьной ватрушкой. Успеется.

Альбина, пока её не заметили, резко сбилась с дороги в сторону заборов слева, к сливам, абрикосам и яблоням, которые росли, дожидаясь своего звёздного летнего часа. Оставшийся местами снег хлюпал под ботинками, предательски заползая сквозь новые щели, но любопытства было уже не унять. Кусты кизильника и барбариса, словно заговорщики, появились внезапно, прям-таки приглашая к продолжению слежки, даже если и передумала.

– Дарья, ты была во вторник. Ты какого лешего опять завтра намылилась? Нет уж, порядок должен быть.

– Ну да, порядок, вон, Марья шаталась в лес и в среду, и в четверг, и что? Кто ей указ? Правда, в четверг он её назад направил.

Бабы дружно заржали. Все три, кроме Марьи.

– А что эт ты, в четверг-то пошла? Ненасытная ты наша. – Дарья в приступе смеха толкнула в бок так, что та пошатнулась.

– Так Евдокия заболела. А у меня Пётр-то в город на неделю уехал. Так что ж, добру пропадать. – Марья сама себя грубо потрепала по необъятной груди, лежащей на широком вышитом поясе.

– Порядок есть порядок. – Доярка Евдокия, та самая, у которой брала молоко, поджала губы, и взяв лист и тупой карандаш, стала что-то в нём проверять.

– Бабы, тихо. Раскудахтались. Все свои дни знаем да? Меняемся раз в две недели. Вторник среда четверг.

– А может попросим его, и еще день какой? – Дарья, краснея, теребила весь разговор концы белого пухового платка, наброшенного на плечи.

– Не будем. – Доярка как отрезала. – Сколько собака не хватает, а сыта не бывает. Радуйтесь тому что и так принимает великодушно. Волшебство дарит. – Повисла пауза. Евдокия вздохнула, отведя глаза в сторону. – Да и… что уж греха таить. Спросила я его как-то об этом. Так он лицом почернел, осунулся вмиг, и, сглотнув тяжело, говорит мне: «Занят я. В другие дни». Да так сказал, что не стала дальше расспрашивать. Ну, расходимся бабоньки, всё.

Марья затянула песню, остальные подхватили. Одёргивая платки да поправляя растрепавшиеся волосы, шли бабы по центральной деревенской улице. Внешне озабоченные покосившимися заборами да большой лужей, заполонившей дорогу от края до края. Да только глаза и губы их туманились тихими, никому не ведомыми улыбками, которые бывают только у девиц, сердце которых похитил неисправимый хулиган, днём имеющий вид независимый да гордый, а ночью пробирающий в окошко, да крепко схватывающий невинную лань за крепкий деревенский зад.

Альбина, оставшись одна, ощутила настолько острое любопытство, как будто её тихонько в библиотеке, словно заговорщик, подозвал за полки пожилой писатель, с седой бородой и в очках, строгом костюме и с тростью. Молча открыл толстую книгу в старом бордовом с золотом переплёте, прямо на середине, в самом интересном месте и кивнул – читай. Она, наклонив голову, стала не торопясь следить за буквами, но герои, схватив её за голову и за руки, втянули в сюжет по самые башмачки. И закрутило, завертело. Но на самом интересном месте вдруг строгая библиотекарша в скучном платье постучала по плечу и захлопнула книгу.