Лефтрин принес ей шелковистое облегающее платье, поскольку из-за купания в реке, даже пару дней спустя после злополучной рыбалки, кожа горела так, что прикосновение любой ткани превращалось в пытку. Наряд изготовили Старшие, в этом Элис не сомневалась. Искристо-медная материя больше походила на сеть тончайшего плетения, чем на ткань. Когда Элис двигалась, платье едва слышно шелестело, словно нашептывая секреты принцессы Старших, носившей его в незапамятные времена. Ткань успокаивала зуд там, где касалась кожи. Элис была поражена до глубины души, обнаружив, что простой речной капитан может владеть подобным сокровищем.

– Товары на продажу, – небрежно отмахнулся он и грубовато добавил, словно не зная, как предложить ей подарок. – Я бы хотел, чтобы ты оставила его себе.

В ответ на ее бурные изъявления благодарности капитан покраснел так, что чешуйки на скулах и лбу стали казаться серебряными накладками. Некогда подобное зрелище могло бы оттолкнуть Элис. Теперь же она с жарким трепетом представила, как проводит по этим чешуйкам кончиком пальца. Она отвернулась от капитана, а сердце в груди оглушительно грохотало.

Элис расправила на бедрах гладкую медную ткань. Она носила это платье уже второй день. Оно и согревало, и охлаждало кожу, унимая зуд от бесчисленных мелких волдырей, которые оставила на коже речная вода. Элис подозревала, что платье облегает тело несколько плотнее, чем подобало бы. Даже степенный Сварг одарил ее восхищенным взглядом, когда Элис проходила мимо него по палубе. Она даже ощутила себя по-девчоночьи легкомысленной. И почти обрадовалась тому, что Седрик все еще остается в постели. Уж он-то, вне всякого сомнения, не одобрил бы такой наряд.

Хлопнула дверь, и с палубы вошел Лефтрин:

– Все пишешь? Ты меня просто поражаешь! В моей лапе перо не продержится и полудюжины строк, чтоб кисть не свело. Что же ты записываешь?

– Да что ты говоришь! Я видела твои заметки и наброски реки. Ты не менее дотошен, чем я. А сейчас я дополняю подробностями запись беседы, состоявшейся вчера вечером между мной и Ранкулосом. Теперь, когда Седрик мне не помогает, приходится набрасывать короткие заметки по ходу, а после уже заполнять пробелы. Наконец-то драконы начали делиться со мной некоторыми воспоминаниями! Немногими и порой бессвязными, но каждый обрывок сведений бесценен. И складываются они в восхитительное целое.

Она похлопала по журналу в кожаной обложке. И он, и папка для бумаг были новенькими и блестящими, когда она покидала Удачный. Теперь они истрепались и поцарапались, и потертая кожа потемнела. Элис улыбнулась. Сейчас они выглядели настоящими спутниками отважного исследователя, а не дневниками чокнутой матроны.

– Ну тогда почитай мне, что ты записала, – попросил Лефтрин.

Он ловко двигался по тесному камбузу. Сняв с небольшой печки тяжелый кофейник, он налил себе чашку крепкого кофе, а затем расположился напротив Элис.

Та вдруг застеснялась. Ей не хотелось читать вслух свои труды, расцвеченные учеными словечками. Элис побоялась, что они прозвучат напыщенно и тяжеловесно.

– Лучше я перескажу вкратце, – поспешно предложила она. – Ранкулос заговорил о волдырях у меня на руках и лице. По его словам, будь они чешуйками, я стала бы по-настоящему красива. Я уточнила, не потому ли, что тогда моя кожа походила бы на драконью, и он согласился, поскольку «ничто не может быть прекраснее драконьей шкуры». А затем рассказал, точнее, намекнул, что чем больше времени люди проводят с драконами, тем вероятнее они начнут изменяться, превращаясь в Старших. Он дал понять, что в древности дракон мог намеренно ускорить эти перемены для достойного человека. Как именно, он не уточнял. Но из его слов я заключила, что в древних городах наряду со Старшими жили и обычные люди. Ранкулос это подтвердил, но добавил, что люди селились в отдельных кварталах на окраинах города. Некоторые фермеры и торговцы жили за рекой, подальше от драконов и Старших.