– А Эгвейн знает? – спросил Перрин. Ранд и Эгвейн с детства считались обрученной парой влюбленных друг в друга голубков. Между ними состоялись уже все обычные взаимные уверения в верности, произошло все, что полагается в подобных случаях, кроме одного: они еще не встали на колени перед деревенским Кругом Женщин, дающим благословение обрученным. Перрин не знал в точности, насколько все далеко ушло, если что-то и изменилось с тех пор.

– Знает обо всем и Эгвейн, – Мин усмехнулась. – Столько же, сколько и любой из нас!

– А Ранд? Ему тоже известно?

– Безусловно, – промолвила Мин с горечью. – Я же сама и посвятила его во все тайны. Так и сказала: Ранд, я вижу твою судьбу, и моя доля в ней – это любовь к тебе. Придется, конечно, делить тебя с другими женщинами, что вовсе мне не по нраву, но противиться року я не должна... А ты, Перрин Айбара, и вправду, выходит, чурбан с деревянной башкой. – Мин свирепо полыхнула глазами. – Была бы я с ним – помогла бы Ранду как смогла. Уж и не знаю, как и чем, но я бы вырвала Ранда из лап беды. Если же он погибнет, не знаю, хватит ли у меня сил вынести это горе... Свет!

– Послушай-ка, Мин, – проговорил Перрин, пытаясь побороть свою смущенность. – Все силы я приложу, но вызволю друга из переплета! – Во что бы то ни стало! – Верь моему слову. А для тебя сейчас самое лучшее – отправиться в Тар Валон. Там ты найдешь защиту.

– Защиту? – Мин словно пробовала слово на вкус, как будто слегка удивляясь. – Ты думаешь, Тар Валон для меня не опасен?

– Не найдешь защиту в Тар Валоне – нигде не найдешь!

Мин едва сдержала громкий издевательский смех и вместе с Перрином пошла готовиться к походу.

пускаться с горных высот – не развлечение, а труд. Но чем дольше отряд одолевал крутые спуски, тем реже Перрину требовалось обороняться от холода своим плащом, подбитым мехом. Час за часом путники гнали своих коней, оставляя позади снега зимы, врываясь в наступающую весну. Вот раздроблены лошадиными копытами последние наледи на тропе; по высокогорным полянам, где держали путь всадники, уже проклевываются к свету травы и цветы – нежно-алые или белолицые, как девичья краса. Потом одинокие деревья ниже по склону превратились в густолиственный лес с песнями жаворонков и малиновок, укрывшихся в кронах. Были в лесу и волки. Под взгляды людей они не являлись, даже Лан не заметил ни одного, но Перрин знал: серые где-то близко. Он заслонил от них свой разум, и все же изредка чувствовал где-то в затылке, будто кто-то касается его ума нежным перышком: не забывай, мы рядом с тобой...

Следы Ранда отыскивал Лан, проводивший почти все время за разведкой. Изредка мелькал впереди его вороной боевой конь Мандарб, а спутники следопыта ориентировались по знакам, что оставлял для отряда Страж. Выложенная во мху стрелка из камушков, на развилке – еще одна, несколькими легкими царапинами начерченная на валуне. Свернуть сюда. Через седловину. Вот этот поворот, затем – по оленьей тропе, за мной, сквозь перелесок, дальше, вдоль узенького ручейка, хотя порой ничто не указывало, что здесь кто-то проходил раньше. Ни единого следа, только знаки Лана. Вырванный корешок или пук диких трав, по-особому перевязанный, молвил: за обочиной слева – медвежья берлога, иной символ указывал, что зверя можно найти справа, в буреломе. Согнутая ветка. Горка из камней означала – впереди крутой подъем; два листа, наколотых на шип, – далее будет обрывистый спуск. Перрину подумалось: Стражу известен не один десяток условных знаков, ведает их все и Морейн. Лан возвращался к отряду лишь затем, чтобы в часы общего отдыха присесть рядом с Морейн где-нибудь подальше от общего костра и спокойно обсудить дела. За пару часов до рассвета он уже покидал лагерь.