И все, все, что ты узнаешь, будет бродить в тебе, отдаваясь болью и страхом, рваться наружу, разрывая сердце, требовать реакции, немедленной и безрассудной. А на лекциях тебе будут говорить всякую чушь, которая в общем-то и не нужна для жизни Иного. Ибо главное испытание и обучение ведется в твоей душе.

По-настоящему здесь ломаются редко. Все-таки это обучение, а не экзамен. И каждому будет поставлена лишь та высота, какую он может преодолеть – при полном напряжении сил, оставляя клочья шкуры и брызги крови на барьере, сплетенном из колючей проволоки.

Но когда этот курс проходят те, кто и впрямь дорог или хотя бы просто симпатичен, тебя начнет корежить и разрывать на куски. Ты поймаешь странный взгляд в свою сторону и станешь гадать, что же узнал в рамках курса твой друг? Какую правду? Какую ложь?

И что обучаемый узнает о себе самом, о мире вокруг, о своих родителях и друзьях?

И будет желание – страшное, невыносимое. Желание помочь. Объяснить, намекнуть, подсказать.

Вот только никто, прошедший курс, не даст этому желанию волю. Потому что именно этому учатся, своей болью постигая, что и когда можно и нужно сказать.

В общем-то сказать можно и нужно все. Надо лишь правильно выбрать время, иначе правда станет хуже лжи.

– Оля?

– Ты поймешь, – сказал я. – Только подожди.

Посмотрев сквозь сумрак, я бросил машину вперед, вписываясь между неуклюжим джипом и громоздким военным грузовиком. Щелкнуло, сложившись, зеркало, задевшее за край грузовика, – мне было все равно. Первой преодолев перекресток, прошипев шинами на повороте, машина вырвалась на шоссе Энтузиастов.

– Он любит меня? – вдруг спросила Светлана. – Все-таки да или нет? Ты ведь знаешь, наверное?

Я вздрогнул, машина вильнула, но Светлана не обратила на это внимания. Она задала вопрос не в первый раз, чувствую. Уже был между ней и Ольгой разговор, явно тяжелый и неоконченный.

– Или он любит тебя?

Все. Сейчас я не смогу молчать.

– Антон очень хорошо относится к Ольге. – Я говорил и о себе, и о хозяйке своего тела в третьем лице. Это нарочито, но выглядит просто как сухая отстраненная вежливость. – Боевая дружба. Не более того.

Если она задаст Ольге вопрос, как та относится ко мне, то обойтись без лжи будет труднее.

Но Светлана промолчала. А через минуту на миг коснулась моей руки, будто прося прощения.

Теперь от вопроса не удержался я.

– Почему ты спрашиваешь?

Она ответила легко, без колебаний:

– Я не понимаю. Антон очень странно себя ведет. Иногда кажется, что он без ума от меня. А иногда – что я для него одна из сотни знакомых Иных. Боевой товарищ.

– Узел судьбы, – коротко ответил я.

– Что?

– Вы этого еще не проходили, Света.

– Тогда ты объясни!

– Понимаешь, – я гнал машину все быстрее и быстрее, это, наверное, включились моторные рефлексы чужого тела, – ты понимаешь, когда он шел к тебе домой первый раз…

– Я знаю, что подверглась внушению. Он рассказал, – отрезала Светлана.

– Дело не в этом. Внушение было снято, когда тебе рассказали правду. Но когда ты научишься видеть судьбу – а ты непременно научишься, и куда лучше меня, – ты поймешь.

– Нам говорили, что судьба изменчива.

– Судьба поливариантна. Идя к тебе, Антон знал, что в случае удачи он полюбит тебя.

Светлана помолчала. Мне показалось, что у нее слегка порозовели щеки, но, может быть, это было от прорывающегося в открытый кузов ветра.

– И что с того?

– Ты знаешь, что это такое? Быть приговоренным к любви?

– Но разве это не так – всегда? – Светлана даже вздрогнула от негодования. – Когда люди любят друг друга, когда находят среди тысяч, миллионов. Это же всегда – судьба!