Лаевская объяснила:
– Я на юбочку подклад дала. Свой. Нитки тоже мои. Шелковые. Тут защипчики пустила по рукаву, мы с вами, Любочка, не обговаривали защипчики, и воротничок сделала. Кужевцо мое. Ну, за это я дополнительно не беру. Как договорились – полцены.
И называет цену.
Я ничего не понимаю в бабских ценах, а Любочка глаза закатила.
– А можно с зарплаты? Подождете? У Миши зарплата через пару дней.
Лаевская вроде ждала такого поворота:
– Почему не подожду? Вы, Михаил Иванович, занесите мне домой. Я вас прошу! Чтоб Любочку не затруднять. Я вам и яблочек передам гостинчиком Анечке, и для компота много насушила. А девочке на зиму нужны витамины. И того, и сего. Вы лично столько нервов тратите на работе. Некоторые не понимают, а я ценю. Мы не просто так знакомые, правда? Я вас как родных люблю. Не знаю почему – с первой минуточки. Особенно Анечку, лялечку золотую.
Люба кивнула.
Не из-за компота-яблочек. Скромная, и когда на нее наступают, кивает не подумавши.
Когда Лаевская ушла, Люба только и сказала:
– Ну, Полина! Вдруг полюбила. Полюбила – а денежки давай. И какие! Я б за такие деньги к ней не пошла. Миша, что делать?
– Деньги надо отдать. Отдадим. Я отдам. А гостинчиками своими пускай подавится.
Анечка из своего уголка повторила:
– Подавится. Пускай.
Ребенок. Не понимает глубины.
С зарплаты я пришел к Лаевской.
Выложил бумажки на стол без особого приглашения.
Не скрою, готовился к задержке у Лаевской. Будем откровенны, к ее болтовне. Но она ни словечка лишнего не сказала. Молча взяла деньги, пересчитала.
Пропела почти шепотом:
– Да, за мою работу людям не жалко отдавать положенное. Раз сделано – получи. Правда, Михаил Иванович? Я говорю, что положенное всегда отдается. Поняли меня?
Я машинально ответил:
– Понял.
Лаевская сунула мне в руку торбу: гостинчики. Я принял, чтоб не нагнетать ненужного. Думал, по дороге выброшу.
А не выбросил.
Сказал Любе:
– Деньги заплатил. Гостинцы принес. Дура она, конечно, Лаевская Полина Львовна, то есть даже и не дура. Натура у нее. Еврейская. Иногда кажется, они дураки. А их натура за шкирку тащит. Они не виноватые.
Люба кивнула:
– Я ее и не думаю осуждать. У них нация такая. Надо знать и иметь в виду.
– Вот именно. А яблоки – что ж, они ни при чем.
Подошла Анечка, взяла румяное яблоко, надкусила. И сок по подбородку потек.
Я вытер ладонью. Осторожненько. Обнял дочку со всей возможной нежностью.
Праздника новоселья мы как такового не устраивали. Объединили с моим убытием в очередной отпуск. Среди гостей и Евсей, конечно.
Надо признать, в то время обострилось косое мнение насчет евреев. Некоторые сослуживцы даже намекали, что Евсей Гутин – мне не надежный товарищ. Но я не реагировал.
Бывали случаи перегибов – и евреев увольняли не оправданно, а как дань ситуации космополитизма. Но это линия партии, и ее не обсуждают вообще. А от Гутина я не отказывался. И он это ценил.
Входчины получились прекрасные. Душевные.
Любочка наготовила всего. Анечка ей помогала как умела. И на стол они подавали вдвоем. Анечка снизу, со своего роста, а Любочка уверенно, сверху ставила на стол: как с неба ложились на землю, ну, на стол, Любочкины пирожки с начинками, пампушки с чесноком для борща, холодец, винегрет и так далее.
Красота семейной жизни обнимала меня со всех сторон и аж мешала дышать.
Мы с товарищами между собой переговорили, что, если б все умели культурно отдыхать, нам было б меньше работы. Шутили, ясное дело.
Гости были сильно довольные.
После всех остались мы с Евсеем.
Любочка с Анечкой мыли посуду на кухне.