– Не следует сдаваться так легко, – упрекнула Грета.

– Что уж теперь… Нынешней публике не нужен даже старый добрый джаз. Половина клубов, где мы играли в прошлом году, уже закрылась. Может, в Штатах дела обстоят иначе, но здесь…

– Люди все разные. Некоторые очень не хотят, чтобы белые и черные нормально уживались, уже не говоря о том, чтобы играть одну музыку. Ведь благодаря музыке мир и в самом деле может стать немного лучше.

– И что ты хочешь этим сказать? – улыбнулся Флойд.

– Тем из нас, кому не все равно, не стоит сдаваться. Может, нужно поступать как раз наоборот – высовываться время от времени.

– Я не стану высовываться ни за какие коврижки.

– Даже ради любимой музыки?

– Может, я и считал когда-то, что джаз спасет мир. Но теперь я старше и мудрее.

Идя по гравийной дорожке, пара снова миновала старика-колясочника, и в памяти Флойда вдруг щелкнуло, будто ключ в хорошо смазанном замке. Может, причиной тому недавний разговор с Маргаритой, а может, политическая тюрьма за рекой. Флойд узнал старца. Тот наклонился вперед, челюсть отвисла, изо рта текла слюна. Кожа казалась прилипшей к черепу, будто слой папье-маше. Руки тряслись, как у паралитика. Говорили, что под одеялом, укрывавшим нижнюю часть туловища, больше вырезано, чем оставлено. Теперь крови в его жилах текло меньше, чем раствора химикатов. Но старик пережил рак, как пережил и покушение в мае 1940-го, когда бесславно захлебнулось наступление в Арденнах. В лице еще угадывались прежние черты, остались и ефрейторские усики, и поредевшая челка, теперь уже седая, а не черная. Минуло двадцать лет с того дня, когда рассыпались и сгорели его имперские амбиции. В карнавале монстров, рожденных двадцатым веком, он был лишь одним из многих. Его речи когда-то пылали ненавистью – но кто тогда не кричал с трибун? Тогда людьми и странами двигала ненависть. Может, он сам и не верил в свои речи. Во всяком случае, для Франции он оказался не хуже пришедших потом. Кто станет утром в садах Тюильри проклинать его, отсидевшего столько в Орсэ? Теперь он не пу́гало – убогий старик, достойный жалости, а не отвращения и ненависти.

Пусть кормит уток.

– Флойд?

– Что?

– Ты будто за милю от меня.

– Не за милю. За двадцать лет. А это не одно и то же.

Грета подвела его к стойке продавца мороженого. Флойд нащупал в кармане монеты.

Ожье проснулась под металлический перестук двигателей – будто заколачивали заклепки. Первая мысль: что-то пошло не так. Но Авелинг и Скелсгард выглядели не встревоженными, а внимательными и собранными. Что бы ни происходило, они наверняка знали и были готовы.

Конец ознакомительного фрагмента.