— Во-от.

— Боже, послал же боженька по мою душу мясника! Почему не какого-нибудь терапевта? Невролога или аллерголога!

— Эй! — возмущается Адомайтис, открывая рот не то пораженно, не то восхищенно.

— Твоих аргументов недостаточно, Паша! Полиолефины не могут просто взять и возникнуть в природе. Это категорически невозможно. Человек изобрел пластик. Не будет человека — пластик исчезнет во Вселенной и больше никогда не появится. Никогда на свете. — Я достаю мобильный и демонстрирую трубку Адомайтису, чтобы тот оценил масштабы возможной катастрофы. — Айфоны не растут на пальмах.

— Хорошо. Выходит, ты согласна с тем, что у нас есть определенные элементы. И в запасе сколько угодно времени. А если что-то хотя бы теоретически возможно и на это есть дохренион лет, то значит...

Да он издевается надо мной! Поит и дурит!

— Теоретически это совершенно невозможно! — возмущаюсь я. — Полиэтилен. Там молекула вот такенная! — Развожу ладони широко-широко, показывая впечатляющую длину.

— Она больше, Диана.

— Тем более. Да, больше. Его переработать-то капец как сложно, ферменты ее чикают. — Я изображаю пальцами, как именно, и прям прекрасно представляю выражение лица своего профессора, который учил меня не этому.

Господи, два бокала шампанского, второй «Лонг-Айленд»… И Диана режет пальцами длинные молекулы.

Павел чуть прищуривается, его рот растягивается в едва заметной улыбке, такой милой, что это обезоруживает и злит одновременно.

— И даже после расщепления куски остаются огромными. А ты хочешь, чтобы такую гадость природа сотворила. Есть вещи, которые невозможны. Смирись.

Адомайтис окидывает меня взглядом с головы до ног и обратно. Потом широко улыбается. Этот глупый спор явно доставляет ему удовольствие.

— Твоя категоричность, Диана, меня умиляет. Скажи еще, что никогда и ни при каких обстоятельствах не появятся бактерии, способные этот пластик, эту форменную гадость, жрать.

А вы о чем говорите на первом свидании?

Я открываю рот, а потом осекаюсь. Так нельзя. Это другое!

— Ну-у-у, — тяну я. — Чисто теоретически это не исключено. Пластика у нас сейчас валом. Валяется кругом. А все, что плохо лежит, рано или поздно будет съедено. Особенно если на это дать «дохренион» времени. Ну или поможет человек. Научит.

Павел делает знак рукой, дескать, вуаля.

— Научит? Типа… хорошая бактерия, взять!

— Типа того, — улыбаюсь я. — На самом деле было бы классно. Очень удобно. И не так стыдно перед матушкой-планетой. Хотя… получится, что мы опять ни фига не смогли, она сама справилась.

— Видишь, как все интересно складывается. Пластик появиться сам собой якобы не мог, но экосистема под него вполне может подстроиться и включить в цепь питания.

— Мне кажется, мы говорим одно и то же разными словами.

— Не исключено. Но мне нравится.

Я стреляю глазами вниз. На его пах. Потом на губы. Которые слегка приоткрываются. И шепчу, сводя брови домиком:

— Скажи, что ты пошутил. Умоляю тебя, скажи!

Адомайтис тянет время, а затем сдается и кивает:

— Ты победила. Я шучу.

— Ура! Ура! Ура!

— С днем рождения! — Он мне подмигивает, на что я тут же показываю ему язык.

Взгляд Адомайтиса резко становится серьезнее. Потом Паша расслабляется и добавляет чуть смущенно:

— Но зато теперь ты будешь знать, Ди, что у меня есть такая, совершенно дурацкая, невыносимая и бесящая окружающих до трясучки, привычка спорить ради спора. Если кто-то рядом абсолютно уверен в своем мнении, я могу влезть. Даже если в глубине души с этим человеком согласен.

— Ого, — говорю я, улыбнувшись. — Это странно, но мне нравится.