– Да-да, я к тебе обращаюсь, Виктор Панкратович!

И говорил-то не кто попало, а член Политбюро с 1918 года Мустафа Тарасович Раньше, проводивший это заседание. Востромырдин облился холодным потом, и ладно, что не чем похуже. А Мустафа Тарасович, несмотря на то, что еще Ленина видел, ловко покинул председательское место и направился через потрясенный зал прямо к нему:

– Затеял, понимаешь, строить у себя Музей восковых персон! Мастеров, понимаешь, у мадам Тюссо переманивает! Валюту тратит! Вот тебе валюта, сукин сын! Вот тебе фонды!

И вместо фондов и валюты сунул под нос Виктору Панкратовичу сухой старческий кукиш. Кукиш был весь в коричневых пятнышках и татуировках. И пахло от кукиша чем-то острым и резким...

– Слава Могуту, королевское величество очнулось! – сказал Мустафа Тарасович и убрал из-под носа Востромырдина вонючую тряпочку. Виктор Панкратович застонал. Это был стон облегчения, потому что заседание секретариата оказалось бредовым видением, но это был и стон страдальческий, поскольку пребывание в загадочном Замирье продолжалось. – Король просто-напросто голоден! – говорил канцлер Тарасович (да почему же Тарасович?). – Подкрепись, государь, а там уж и опять на отдых...

Виктор Панкратович открыл глаза. Перед глазами был стол под голубой скатертью, уходящий в бесконечность. Очумевший Востромырдин схватил первый попавшийся графин и начал пить прямо из горлышка.

– Сразу видно – царственные манеры! – похвалил канцлер.

Жидкость в графине слегка напоминала коньяк «Армения», но была намного лучше и крепче. Виктор Панкратович произвел еще один глубокий глоток и сделал столь же глубокий выдох облегчения, потому что под столом ему никто не наступал на ногу и не шипел в ухо слово «пьяница».

– Король пьет, король пьет! – закричало несколько голосов, и Виктор Панкратович, вторично присосавшийся к графину, едва не поперхнулся. Он не знал, что так принято кричать при всех дворах, и усмотрел в этой традиционной здравице осуждение: дескать, король, а пьет!

Он вернул графин на место и обвел глазами застолье. Тут и там на резных креслах сидели незнакомые люди – человек двадцать. Физиономии у всех были самые разбойничьи: грозно торчали крашенные зеленкой усы, сверкали великолепные крупные зубы, радостно блестели фиолетовые глаза. «Это мои придворные», – догадался Востромырдин.

– Хорошая примета, государь! – ликовал сидящий по правую руку канцлер Калидор. – Это означает, что царствование твое пройдет в пирах и праздниках! Слава Гортопу Тридцать Девятому – новому королю благословенного Листорана!

– Слава! Слава! Слава! – вскричали придворные, чокаясь крупнокалиберными кубками. Востромырдин закрыл глаза и откинулся на спинку трона.

– Закуси, государь! – Старец голой рукой протянул ему кусок жареного мяса весьма странного вида. В животе Виктора Панкратовича громко заговорило, но голод не тетка.

«Черти нерусские! – ругался про себя Востромырдин. – Кого это они зажарили? Очень вкусно. Впрочем, в Корее на приеме у Ким Ир Сена собачину есть заставляли...»

– А это блюдо вкушают только листоранские короли – икра птицы Шарах!

Востромырдин хотел было возразить, что птицы несут яйца, но махнул рукой. Икринки были крупные, словно картечь, и на блюде им не лежалось, подпрыгивали. Для храбрости Виктор Панкратович опять потянулся к заветному графинчику, но из горла позориться на этот раз не стал, налил, как все добрые люди, в кубок.

– Гортоп клюк! Гортоп клюк! Король пьет! – снова заорали придворные.

– Ваше здоровье, дорогие товарищи! – провозгласил Востромырдин. Канцлер открыл было рот объяснить, что придворный королю не товарищ, но такое обращение сотрапезникам явно понравилось, они загалдели еще сильнее. А вот икра птицы Шарах была так себе, и Виктор Панкратович проглотил несколько икринок единственно из вежливости. – Ваша правда, товарищи, я действительно несколько времени руководил гортопом, и у меня был порядок, – сказал король Виктор Панкратович. – Потом ВПШ, работа в аппарате...