Дорогой Никто!

Ненавижу людей! Я дошла до ручки. Если почти все умрут ужасной смертью, я буду только смеяться и приговаривать:

– ГОРИТЕ ВЫ В АДУ!

Надо было мне родиться с членом, чтобы весь мир его сосал.

Я хочу вырасти до восьмисот футов и крикнуть: «Пошли вы на…!» всем этим распроклятым людишкам, а затем отрезать им средние пальцы и запихнуть в задницы, чтобы даже до глухих дошло.

Дорогой Никто!

Сегодня я нашла кольцо, которое потерялось несколько лет назад.

Кольцо было под золото, но покрытие отслоилось и потускнело, и с маленьким розовым бриллиантиком, с которого свисала потемневшая «золотая» балерина. Я носила его на безымянном пальце, а теперь оно налезает только на мизинец. Это кольцо мать купила мне в девять лет, когда я начала ходить в школу танцев. Заниматься было интересно – я с нетерпением ждала уроков два раза в неделю. Учительница меня очень хвалила, у меня там были подруги, и я ничего не имела против упражнений, которые мы выполняли перед танцами.

Дома я только и делала, что танцевала – иногда целый вечер, пока не приходило время ложиться спать. Под игровую мне оборудовали подвал; я приносила туда магнитофон и танцевала. На Рождество у меня всегда было много костюмов, я обожала переодеваться, наносить «грим» и устраивать представления. Я тащила родителей в подвал на свои «шоу». Соседи, друзья, гости – никому не удавалось отвертеться. Стоило человеку зайти в дом, как его донимали просьбами, клянчили и вообще тянули жилы, вырывая согласие посмотреть представление. Уговорив на один танец, я не давала никому уйти, не показав еще два. Я старалась задержать зрителей как можно дольше, готовая танцевать, пока не кончится кассета.

Вначале зрители изображали восхищение, но несколько песен спустя начинали скучать и говорили, что после этой песни пойдут. Иногда я одевала подружек в костюмы, но показать обычно удавалось полтанца – я либо орала им, чтобы не стояли на дороге, либо ругала за то, что не отступают вовремя.

Всякий раз я представляла, что зеленая стена подвала – это ряды зрителей, которые знают мое имя и боготворят меня. Да, я знаменитость! Прежде чем включить музыку, я объявляла себя другим голосом, иногда даже представляясь вымышленным именем. Мне ОЧЕНЬ нравилось выступать!

Потом мать развелась, и мы переехали в тесную «двушку», где танцевать можно было только в гостиной. От моего «арабского колеса» сотрясалась стойка с телевизором, а соседи снизу жаловались на шум.

Тогда я снова пошла в школу танцев и ходила с удовольствием, но из-за болезни пришлось бросить. Иммунитет вытворял странные вещи – что-то не так с солевым обменом и тазобедренными суставами. Это стало одним из самых больших обломов в моей жизни. Прошло четыре года, прежде чем мне снова разрешили танцевать.

А теперь все по новой.

Дорогой Никто!

Я понемногу поправляюсь и наконец встала с инвалидного кресла, но со мной происходит что-то странное: я ожесточаюсь. Мое ожесточение горькое и труднообъяснимое. Когда болеешь, окружающие только и делают, что врут. Тебя производят чуть не в святые. Мне сложно объяснить, что чувствуешь, когда за тебя все молятся и желают добра, каково быть предметом благотворительной акции или символом сбора пожертвований, каково вызывать симпатии за счет своей болезни. Но как только вам полегчает, благожелательность обращается на другие цели, и в молитвах вы отходите на второй план, постепенно понижаясь в молитвенном рейтинге, пока не вылетите окончательно.