– Можно посмотреть его могилу? – спросила я Налабулу.

Вождь наклонился ко мне и зашептал:

– Нельзя. Это для нас табу. В том месте бродят души умерших, с ними нельзя встречаться. Мы никогда не ходим на наши могилы. Это закон предков. Еще никто не осмелился его нарушить. Идем, я покажу тебе наш храм.

Мы вышли за поселок и по узенькой тропинке, заросшей кустарником, поднялись на пригорок, а затем спустились вниз к тихому лесному ручью. Там, среди зарослей, была расчищена небольшая площадка, обнесенная простой бамбуковой изгородью. На площадке находилось нечто вроде пьедестала, на котором стоял черный вертикальный камень. Перед камнем рос куст, а вокруг пестрели цветы. Тут же стоял дипак – медный светильник на высокой ножке, а в двух половинках разбитого кокосового ореха курилось какое-то ароматное вещество.

– Вот храм, – сказал жрец. – Здесь я совершаю пуджу. Но храмом тоже мало интересуются. Работы у жреца немного. Поэтому вождь может быть и жрецом. На некоторых кадаров здесь снисходит вдохновение, дух богини вселяется в них, тогда они прыгают, пляшут и говорят вещие слова.

– А это что же? Бог? – показала я на вертикальный камень.

– Нет, богиня. Наша главная богиня Бхадракали. Еще есть бог, Айяпан, но он не такой главный, как богиня.

– Но это же боги долины.

– Нет, это наши боги, – настаивал вождь.

Я не стала спорить. Как и во многих местах, здесь индусские боги приходят на смену племенным или древние боги получают имена богов индуистского пантеона.

Меня заинтересовал браминский узелок мупана. Объяснение, которое я получила, было неожиданным и нелепым.

– Такой узелок носят жрецы в долине, – доверительно сообщил мне Налабула. – Они называются брамины. Я тоже брамин. Высшая каста. Самая высокая в племени кадаров. Выше меня никого нет. Только богиня. Даже Утандан не может равняться со мной, как бы ему этого ни хотелось. Я брамин, а он никто.

А Утандану нет дела до браминов. Он приходит в поселок как хозяин, громко разговаривает, советует, распоряжается. И каждый раз при его появлении вздрагивает старый вождь с браминской косичкой. Голова Налабулы невольно уходит в плечи. Тоска и ненависть светятся в его узких глазах.

– Смотри, амма, туда, – говорит Пуннала. – Вон там стоит Карималаи, Черная гора.

Мы сидим с Пунналой на стволе поваленного дерева. Три большие бамбуковые хижины скрываются от постороннего глаза в тамариндовых зарослях. Мимо поселка прямо к строительству дамбы проходит пыльная дорога. По ней время от времени тарахтят грузовики, груженные тиком и бамбуком. За дорогой снова начинаются джунгли, которые карабкаются по склонам Черной горы и тонут в низких облаках на ее вершине. Сырая вечерняя прохлада ползет с горы на дорогу и в поселок. Косые лучи заходящего солнца освещают гору, и я вижу неровный гранитный выступ, лишенный всякой растительности. Пуннала прослеживает мой взгляд и оживляется:

– Да, это то самое место.

– Какое место? – не понимаю я.

– След от стрелы Чулигена.

– И давно это случилось?

– Очень давно. Слушай, амма.

Пуннала усаживается поудобней и, не отрывая взгляда от горы, размеренным тихим голосом начинает:

– Когда-то жили брат и сестра. Карималаи и Кальянати. Вон там, за Черной горой, виднеется еще одна вершина. Это Кальянати. Тогда люди жили иначе, чем сейчас. Женщины могли иметь по нескольку мужей. Когда женщина выходила замуж за первого, была брачная церемония. А остальные были просто так. – Пуннала замолкает, подыскивая нужное слово.

– Были любовниками, – подсказываю я.