– Я очень рада, что мама отправила меня в этот лагерь, – говорила она. – Стыдно не знать родную культуру.

– Родную вотяцкую культуру! – донеслось с заднего сиденья, и я сразу обернулась.

Там сидели две девчонки, – одна вся в веснушках, с наглыми зелеными миндалевидными глазами и грубым низким голосом. Это она сказала про культуру – так, что моя соседка покраснела. Рядом с ней сидела ужасно бледная девушка, цвет ее кожи отдавал синевой. Веки были тоже подведены синим, и вдобавок ко всему – жирно накрашенные черным ресницы и черные волосы. Утопленница, – прикинула я на нее прозвище, а потом короче: Трупик.

Мы познакомились. Лиза, девушка-трупик, говорила, что лагерь нормальный, дискотеки есть и сбегать можно по ночам без проблем. Веснушчатая Оля сказала, что все было бы хорошо, если бы не стремные вотяки, что родителей, которые запихали ее в эту смену, она бы убила. Скромная Оксана промурлыкала что-то вроде: «Оля, но ведь ты тоже удмуртка!» – и услышала в ответ что-то такое, от чего густо покраснела, захлопала ресницами и надолго замолчала.

Автобус катился по лесному тракту, из-за деревьев иногда показывался ижевский пруд. Промелькнула огромная, ужасно уродливая чугунная скульптура, изображающая лося.

– О, моя сестра тут замуж выходила неделю назад, – сказала Оля, – ничо, нормального парня нашла…

На свадьбу все молодожены почему-то ездили «к лосю» фотографироваться, а иногда там же и напивались.

Промелькнуло несколько старых машин, приткнувшихся возле скульптуры, с пруда донеслись далекие крики купавшихся.

– Эйфелева башня.

– Монмартр.

– Колизей.

– Особняк, белая вилла.

Я подумала, что вот, мое приключение – эта поездка в лагерь, который находится «за лосем», практически за границей. И еще опять подумала, что, если не врут реклама и сериалы, есть же где-то люди, которые на свадьбу летают из Рима в Париж и из Парижа в Рим.

– Заходит мужик в трамвай, видит – куча народу. А на сиденье старуха сидит, ноги на соседнее место положила. Он ей говорит: «Бабушка, уберите ноги, я сяду». А она ему: «Мужчина, во-первых, это не ноги, а ножки. А во-вторых, их в семнадцатом году целовали». Ну, мужик ничего не сказал, остался стоять. Потом заходит другой, видит то же самое. И тоже говорит: «Бабушка, уберите ноги, я сяду». А она ему: «Во-первых, это не ноги, а ножки, а во-вторых, их в семнадцатом году целовали». На следующей остановке заходит пьяный матрос. И тоже: «Бабка, – говорит, – двинься, я сяду!» А она ему опять: «Это не ноги, а ножки, и их в семнадцатом году целовали». «Ну и что, – отвечает матрос, – если мне только что хуй сосали, мне его на компостер положить?»

Лиза-трупик смеется, Оксана, которую Оля прозвала Снегурочкой, вспыхивает, опускает глаза и хлопает ресницами. Оля, довольная тем, как рассказала анекдот, хохочет. Я смотрю на нее, улыбаюсь, но юмора не понимаю.

– Вот такой анекдот мой парень рассказал. Причем при матери. Я ему: заткнись, дурак, а мать ничего – смеется, – продолжает копаться в сумке Оля.

Нас, как мы и хотели, поселили в одну палату. Палат было не больше десяти, в деревянном коттедже, из окон которого видно ограду, а за ней – озеро. Как приехали, нас сразу собрали в рекреации, долго рассказывали о местных правилах и нашей программе. Получалось, что почти ничего нельзя, зато первую дискотеку назначили на тот же вечер – «чтобы всем познакомиться».

Потом был обед, потом мы с девчонками шлялись по лагерю, смотрели на другие отряды. Перед ужином к нам пришли парни, спросить, идем ли мы на дискотеку. Лиза-трупик, посмотрев на них, сказала: «С вами не пойдем», – но Оля повела себя более практично.