– Пап, ну пожалуйста.

Он взял банку, чуть-чуть отхлебнул и вернул мальчику.

– Допивай. Давай посидим здесь немного.

– Потому что мне никогда больше не придется такое попробовать, да?

– Кто знает, что нас ждет впереди.

– Понятно.

День уже подходил к концу, когда они вошли в город. Длинные бетонные щупальца хайвеев и переплетения шоссейных развязок, словно развалины гигантского парка аттракционов, маячили в сгущающемся сумраке. Засунул револьвер за пояс, куртку оставил незастегнутой. Повсюду лежали мумифицированные тела: потрескавшаяся плоть на костях скелета, сухие и перекрученные, как проволока, сухожилия, сморщенные изможденные лица мучеников серее савана, оскаленные желтоватые зубы. Обувь давным-давно украдена, так они и лежали – босоногие, будто паломники.

Пошли дальше. Он постоянно смотрел в зеркальце, проверял обстановку у себя за спиной. Никакого движения, только пепел летит по улицам. Перешли реку по высокому бетонному мосту. Причал внизу. В серой воде – полузатопленные маленькие катера, ниже по течению – катеров еще больше, целое кладбище увязших в жирной саже суденышек.

В тот же день, пройдя еще миль пять на юг и чуть не заблудившись в зарослях мертвого кустарника, на очередном повороте дороги набрели на ветхий дом с трубами, треугольниками мансард и каменной оградой. Он резко остановился. Потом повернул к дому, толкая перед собой тележку.

– Что это за место, пап?

– В этом доме прошло мое детство.

Мальчик стоял и рассматривал дом. Деревянная обшивка нижней части почти полностью отсутствовала – пошла на костер, – так что обнажились балки и куски утеплителя. Негодная москитная сетка с заднего крыльца валялась на цементном полу террасы.

– Ты что, хочешь зайти?

– А почему бы нет?

– Я боюсь.

– Неужели не хочешь посмотреть, где я жил?

– Нет.

– Ничего страшного ты не увидишь, не бойся.

– А вдруг там кто-то есть?

– Не думаю.

– А вдруг?!

Стоял и смотрел на окно своей комнаты. Перевел взгляд на мальчика.

– Если хочешь, подожди здесь.

– Не хочу. Ты всегда так говоришь.

– Извини.

– Я не обижаюсь. Но ты всегда так говоришь.

Они скинули рюкзаки, и оставили их на веранде, и, расшвыривая мусор ногами, вошли в дом через кухонную дверь. Мальчик не отпускал его руку. Внутри ничего не изменилось. Пустые комнаты. В комнате рядом со столовой – голая панцирная сетка, складной металлический стол. Все та же чугунная решетка небольшого камина. Исчезли сосновые панели со стен, остались только рейки. Он продолжал осматривать комнату. В деревянной каминной полке нащупал большим пальцем дырочки от гвоздиков, на которых сорок лет назад висели чулки с подарками.

– Когда я был маленьким, мы в этой комнате праздновали Рождество. – Повернулся и посмотрел в окно на безжизненный двор. Заросли мертвой сирени. Остатки «живой» изгороди. – Холодными зимними вечерами, когда из-за бури гасло электричество, сидели с сестрами здесь, перед огнем, и делали домашние задания.

Мальчик наблюдал за ним. Смотрел, как невидимые тени из прошлого обступают отца.

– Давай пойдем, пап. Пора.

– Да-да.

Но с места не сдвинулся.

Пересекли столовую с ее девственно-чистым очагом – мать не допускала, чтобы копоть зачернила желтые кирпичи. Пол вспучился от дождя. В гостиной аккуратная кучка косточек какого-то небольшого животного, вероятнее всего кошки. Стеклянный бокал около двери. Мальчик вцепился в его руку. Поднялись по лестнице на второй этаж, повернули и пошли по коридору. Пирамидки влажной известки на полу, оголенная обрешетка крыши. Он стоял на пороге своей комнаты. Тесное пространство под скатом крыши.