Я вскинула подбородок, хотя он все еще дрожал. Не только у Джека огромное горе. Я тоже потеряла любимую сестру. И по какой-то безумной причуде судьбы наши дороги пересеклись – два человека с недавним, оглушительным горем оказались брошенными в безнадежную ситуацию, пытались спасти горстку детишек, хотя сами с трудом могли найти общий язык.

Я засмеялась, подумав об иронии такой ситуации. А потом засмеялась снова, потому что начинала понимать, почему смех Джека был таким невеселым. Но мой смех обернулся тихими рыданиями. Меня сразил этот стоицизм, смирение с трагедией – случившейся по собственной вине или по чужой воле. Я видела его в глазах Джека, а потом и в хижине, в глазах матери Джумы. Возможно, привыкание приходит само собой, когда ты много раз видишь, как лев убивает газель, когда дрожит земля от миграции миллионов диких зверей. Ты осознаешь бренность, мимолетность и незначительность бытия. При этом я сама никогда не смирялась с трагедиями, неудачами или разочарованием. Я сопротивлялась. Я росла с прочным убеждением, что счастье – это естественное состояние всего. Я верила в это. Мне хотелось сохранить эту уверенность, но жизнь постепенно вырывала ее из моих рук.

Джек дал мне выплакаться. Он не пытался меня утешать, не уговаривал, не торопил, не злился. Когда я наконец села в машину, он коротко кивнул мне (вероятно, так мог кивнуть один солдат другому) – в знак уважения, родства душ, в знак того, что мы вместе пережили нечто огромное и безобразное.

Мы ехали к туманному, мерцавшему синевой горизонту. Я на секунду увидела душу Джека. Так много ее кусков было скормлено львам. И какой бы мрачной и озлобленной она ни казалась, он был гладиатором, упрямо стоявшим на ногах в ситуациях, в которых я наверняка бы упала.

За плоскими островками акации на потемневшем небе загорелись малиновые и лиловые облачка. На огромные равнины опускалась ночь, но свет все равно был чистым и ярким. Мы ехали по Серенгети, африканскому региону, простирающемуся от севера Танзании до юго-запада Кении. Серенгети знаменит роскошными львами и стадами мигрирующих животных. Там находятся несколько охотничьих заказников и природоохранных зон.

– Нам надо где-то остановиться на ночь, – сказал Джек. – Скоро стемнеет. Пора съезжать с дороги. Мы задержались в Бараке дольше, чем рассчитывали.

«Из-за моего нервного срыва», – подумала я.

Мы были все еще в нескольких часах езды и ехали по краю кратера Нгоронгоро, жемчужины Серенгети. Когда-то гигантский вулкан, более трех миллионов лет назад он обрушился после извержения, и образовался огромный кратер. Теперь это самая большая в мире кальдера с самым богатым на земле животным миром. В другое время я бы заинтересовалась таким уникальным уголком планеты, но тогда я тупо смотрела на дорогу. Я думала о Джуме, что он был бы сейчас жив, если бы Габриель и Мо сумели его забрать, и о том, как мы все соединены между собой странным, таинственным образом. Потянешь за нитку тут, а жизнь оборвется там.

Когда солнце коснулось горизонта, Джек свернул к кемпингу. Вывеска на въезде сообщала, что это «Лакшери сафари». Маленькие темные существа мелькали в траве, когда наш «лендровер» прыгал по грунтовке к администрации. Ночи в Серенгети принадлежали животным, и я порадовалась, что у Джека такой массивный крепкий автомобиль.

– Мы можем тут перекусить? – спросил Джек у стойки, когда мы зарегистрировались.

– Ужин будет через пару часов, но в столовой осталось кое-что от дневного меню.

Мы прошли под полотняный тент и сели за столик с видом на кратер. Солнце уже скрылось, небо на западе стало бледно-фиолетовым.