– Нет, конечно! – воскликнул Терехов. – Значит, вы понимаете, что я здесь ни при чем! Я только не понимаю, зачем кому-то понадобилось…

– Ни при чем? – перебила Медовая. – Кто может подтвердить, что происшествие в метро вами не придумано? Кто докажет, что не вы сами заразили вирусом свой компьютер?

– Но я не мог попасть в квартиру Ресовцева, взять диск и стереть файлы с его компьютера! Я даже не знал, где он живет – и сейчас, кстати, не знаю тоже. Это ведь не его квартира, верно?

Жанна Романовна пропустила вопрос мимо ушей.

– И мотив у вас был, – заключила она свое обвинение.

– Мотив? – растерялся Терехов. Вот уж в чем он был совершенно уверен, так это в том, что не было у него причины вмешиваться в жизнь совершенно ему не известного Ресовцева.

– Вы исписались, – убежденно сказала Жанна Романовна. – Каждый ваш следующий роман раз в десять хуже предыдущего. Я прочитала их все за эти два дня. Мне важно было понять – почему вы так возненавидели Эдика, что захотели… Я поняла: это ненависть бездарности к таланту. Вы сумели прочитать «Элинор»…

– Как?! – вырвалось у Терехова.

– Не знаю, – отрезала Медовая. – Это вы мне сами объясните. Вы прочитали «Элинор» и поняли, что это ваш шанс подняться на новый уровень популярности. И тогда вы убили Эдика, чтобы выжить самому.

Она сумасшедшая, – подумал Терехов. Конечно, сумасшедшая, как он этого раньше не понял. Эти странные жесты. Этот взгляд, то острый, как лезвие, то отсутствующий, будто женщина погружалась в собственное подсознание, а потом на мгновение всплывала – для того только, чтобы озвучить очередную порцию обвинений. Конечно, она сошла с ума, когда муж – может, даже на ее глазах… Нужно быть с ней осторожным и главное – не спорить. Нельзя спорить с психически больным человеком.

Даже если тебя обвиняют в убийстве?

– Вы противоречите сами себе, – сказал Терехов, высматривая путь к отступлению – до двери шагов пять, а женщина сидит в глубоком кресле, подняться она не успеет, в любом случае у него будет фора… если, конечно, она не заперла дверь на ключ. Он не мог вспомнить…

– Зачем мне было красть «Элинор»? Вы считаете, что это гениальный роман? Допустим. Но ведь мне потом пришлось бы писать следующий. Я уже третью неделю мучаюсь, потому что не знаю, как поступить дальше. «Элинор» – это не мое. Это чужое. Я не могу писать так – не потому, что роман гениален, а просто потому, что он написан в другом стиле, мне совершенно чуждом. Ну, опубликовал я его, потешил публику. А потом? Ведь второго «Элинора» у вашего мужа нет?

– У меня уже нет и мужа, – сказала Медовая. – Вы его убили.

– Как?! Зачем? – вскричал Терехов, не надеясь уже ничего объяснить и думая только о том, как поскорее выбраться из этого дома. Он больше никогда не появится на Шаболовке, никогда не увидит ни эту женщину, ни эту комнату, где, возможно, Ресовцев работал и печатал на машинке (это от нее, должно быть, остался след на столе) свой «гениальный» роман. – Зачем мне было убивать вашего мужа, если я украл его роман и, значит, нуждался в том, чтобы он написал для меня следующий?

На этот логичный вопрос он тоже не получил ответа, что лишь подтверждало безумие его собеседницы – она слышала то, что хотела слышать, говорила то, что намерена была сказать, и любые его оправдания имели не больше шансов дойти до ее сознания, чем глас небесный или доносившиеся с улицы громкие голоса.

Жанна Романовна опять хрустнула пальцами (на этот раз звук получился значительно более тихим), протянула ладони к Терехову, коснулась его колен и сказала неожиданно спокойным и даже дружелюбным голосом: