– Сам подумай, о чем вы с ним будете говорить, когда ты предал все, что для него важно? Когда он знает, что ты тоже приложил руку к тому, что гибнет все, чему он всю жизнь верно и преданно служил?

По гладкости фраз Тимур понял, что мачеха сейчас повторяет слова отца, поэтому промолчал. Действительно, о чем говорить? Поблагодарить разве что за посылки, которые папа регулярно собирал ему на зону, хотя за все годы прислал только одно письмо? Рассказать, как сиделось, как работалось? Что вообще может утешить и примирить с действительностью человека, у которого вместо сына-летчика вдруг вырос сын-уголовник? А теперь еще выясняется, что по вине этого неудалого сына не случилось других, более качественных детей…

– Мне очень жаль, что у вас с отцом так из-за меня вышло, – сказал Тимур, – простить такое, наверное, нельзя, поэтому и не прошу.

– Слушай, Тима, я тебя, конечно, за это ненавижу, но понимаю, что конкретно в этом ты не виноват. Это твоего отца было такое решение.

«Господи, такая красавица, – вдруг пришло ему в голову, – помню, как я впечатлился, когда папа ее знакомиться привел, да и сейчас, в полтинник, еще глаз не оторвать. А в двадцать это, наверное, было вообще нечто, Софи Лорен отдыхает. Неужели она так любила папу, что столько лет его ждала? И как я мог этого не замечать, не видеть великой любви буквально у себя под носом?»

Ему срочно захотелось сделать мачехе что-нибудь хорошее, только он не знал что.

– Может, еще бутербродик вам взять?

Она покачала головой:

– Времени нет. В общем, Тима, не заставляй меня быть посредницей между вами. Не буду я за тебя просить.

– Я и не собирался.

– Зачем же тогда… – не договорив, она сделала глоток кофе. Крохотная чашка подчеркивала изящество тонких пальцев с идеальным маникюром. Только обручальное кольцо было слишком толстое, слишком вульгарное, украшенное полоской бриллиантов, оно будто кричало, что досталось своей владелице после многих страданий и напряженных трудов.

– Во-первых, хотел узнать, все ли в порядке у вас, здоровы ли, не нужна ли помощь.

– За это не переживай, – отрезала она, – а во-вторых?

– И в главных, – вздохнул Тимур, – хотел узнать про Лелю.

Мачеха поставила чашку, и лицо ее смягчилось.

– Так а что узнать, Тимочка? Отец все тебе написал.

– Да, в единственном письме.

– Поверь, он очень тебе сочувствовал.

Тимур кивнул:

– Я понял. Вы ему, если не трудно, передайте, пожалуйста, что его письмо меня очень сильно поддержало тогда. По-настоящему мне стало легче.

– Он сам пережил такое, наверное, знал, какие слова могут помочь.

– Не в словах дело.

– И то правда, – вздохнула Антонина Матвеевна, – но, поверь, папа написал тебе все как было, ничего не утаил.

– Я знаю, знаю. Просто мне до сих пор не верится. Так хочется думать, что она жива, просто придумала про смерть, чтобы я не расстраивался, что она от меня ушла.

– Уж кто-кто, а Леля бы тебя не бросила и уж точно бы не стала так чудовищно лгать.

– Знаю, – повторил Тимур, – но лучше бы так.

– Я была на похоронах, Тима.

Он кивнул и сжал кулаки. Сам он тогда сидел в СИЗО, в Крестах, следователь сообщил ему о смерти жены, но не отпустил на похороны. Тимур готов был признать вину, лишь бы только ему дали попрощаться, но следователь только ухмыльнулся и заметил, что с такой доказухой в суде и без его признания прекрасно обойдутся.

Из-за того, что не проводил Лелю, Тимур долго не мог поверить в ее смерть. Умом понимал, что правда, а сердце надеялось на чудо. Что-то перепутали, обознались, или вдруг Леля специально подстроила, чтобы скрыться от мужа-уголовника? Он не видел ее мертвой, не целовал холодный лоб, а сухие, но сочувственные строки отцовского письма не убеждали в утрате самого родного человека.