– Да вот… тетя Мэй умерла. Я… я еду на похороны.

– Значит, умерла?

Только и всего. Никаких сочувственных фраз, никакого соболезнования из вежливости, два слова – и только. И минуту спустя:

– Стало быть, едешь ее хоронить. – Он произнес это задумчиво, как вывод, над которым еще стоит поразмыслить; потом прибавил: – Так, по-твоему, ты можешь вернуться домой?

Джордж удивился, переспросил озадаченно:

– То есть… я что-то не пойму. Вы это о чем, Судья Бленд?

Новая вспышка затаенного зловещего смеха.

– О том самом! По-твоему, ты и вправду можешь вернуться домой? – И резко, холодно, властно: – Ну же, отвечай! Можешь?

– А… а почему нет? – Джордж был растерян, чуть ли не испуган. – Послушайте, Судья, – заговорил он горячо, умоляюще. – Я же ничего худого не сделал, честное слово!

Снова тихий, дьявольский смешок:

– Ты в этом уверен?

На Джорджа вновь, как в детстве, нахлынул неистовый страх перед этим человеком.

– Ну… ну конечно, уверен! Господи, Судья Бленд, да что я такого сделал? – Он лихорадочно перебрал в мыслях с десяток диких, невероятных догадок, его захлестнуло тошнотворное, гнетущее сознание вины, а в чем он виноват – неизвестно. Подумалось: «Может, Судья прослышал о моей книге? Может, он знает, что я написал о нашем городе? Об этом он, что ли, говорит?»

Слепой тихонько, про себя усмехнулся, эта злая игра в кошки-мышки для него была слаще меда.

– На воре шапка горит – не так ли, сынок?

Уже не в силах скрыть смятения:

– Какой… какой же я вор! – В сердцах: – Да я же ни в чем не виноват, черт возьми! – И горячо, яростно: – Мне не за что краснеть! Ни перед кем! Я всему свету могу смотреть в глаза, черт подери! Мне не в чем каяться…

Все та же призрачная ядовитая улыбка затрепетала в уголках губ слепого, и Джордж умолк на полуслове. «Он ведь болен! – мелькнула мысль. – Может быть, болезнь поразила не только глаза… может быть… ну да, Конечно… он сошел с ума!» И он сказал медленно, спокойно:

– Судья Бленд, – он встал, – до свиданья, Судья Бленд.

Улыбка все не сходила с губ слепого, но в голосе его прозвучала добрая нотка:

– До свиданья, сынок. – Мимолетная, почти неуловимая пауза. – Но не забудь, я пытался тебя предостеречь.

Джордж быстро пошел прочь, сердце его неистово колотилось, ноги и руки дрожали. Что же хотел Судья Бленд сказать этими словами: «По-твоему, ты можешь вернуться домой?»? И что значил этот недобрый, беззвучный, ехидный смешок? Что он прослышал, Судья? Что он знает? А все эти, остальные, – они тоже знают?

Очень быстро он понял, что не его одного – всех в вагоне присутствие слепого повергло в безмерный, безотчетный ужас. Даже те пассажиры, которые никогда прежде не видели Судью Бленда и только что впервые услышали его бесстыдно вызывающие, жестокие слова, теперь смотрели на него со страхом. А жителей Либия-хилла страх поразил с удвоенной силой, обостренный всем, что они знали об этом человеке. Долгие годы он жил среди них дерзко, вызывающе, напоказ. Хоть он и прикрывался маской почтенного человека, это были всего лишь внешние приметы – о нем шла самая дурная слава, но суд сограждан он встречал ледяным ядовитым презрением, которое всем и каждому внушало своего рода уважительный трепет. Что же до Пастора Флэка, Джарвиса Ригза и мэра Кеннеди, этих Судья Бленд страшил потому, что его незрячие глаза видели их насквозь. Его внезапное появление в вагоне, где никто не ждал его встретить, пробудило у каждого в тайниках души неодолимый ужас.

Джордж распахнул дверь уборной – и наткнулся на мэра, тот чистил над умывальником вставные зубы. Пухлая физиономия, которая на памяти Джорджа неизменно изображала наигранную бодренькую благожелательность, сейчас совсем увяла. Услыхав, что кто-то вошел, мэр круто обернулся. И на секунду в подслеповатых карих глазах его отразился немой испуг. Он бессвязно, бессмысленно что-то залопотал, вставная челюсть дрожала в его трясущихся пальцах. Он безотчетно размахивал ею, точно помешанный, бог весть что должны были выразить эти нелепые и жуткие знаки, но в них явно были и ужас и отчаяние. Потом он вставил зубы на место, слабо улыбнулся и забормотал с потугами на свою всегдашнюю веселость: