Чуть поодаль группа людей окружала телекамеру для внестудийного вещания – здоровенную приземистую штуковину с тянувшимися из нее толстыми проводами, с надписью «Би-би-си» на боку. Рядом с ней виднелась дородная фигура Ричарда Димблби, что-то говорившего в микрофон, хотя Дэвид находился слишком далеко, чтобы расслышать слова.

Сара поежилась и потерла ладони, обтянутые перчатками.

– Черт, как холодно. Бедный папа промерзнет до костей, дожидаясь начала марша. – Она посмотрела на Кенотаф, голый белый мемориал. – Господи, как все печально.

– Ну, мы хотя бы знаем, что войны с Германией никогда больше не будет, – сказала Айрин.

– Глядите, вот она, – проговорила Бетти сдавленным от благоговения голосом.

Из Министерства внутренних дел вышла королева. Сопровождаемая королевой-матерью, бабушкой, старой королевой Марией, и несшими венки придворными, она встала перед архиепископом. Милое молодое личико плохо сочеталось с черным одеянием. То было одно из немногих ее появлений на публике с тех пор, как умер ее отец – в этом же году. Дэвиду показалось, что королева выглядит усталой и испуганной. Глядя на нее, он вспомнил лицо покойного Георга VI в 1940 году, когда тот ехал по Уайтхоллу в открытой машине рядом с Адольфом Гитлером. Это было во время официального визита фюрера после подписания Берлинского мирного договора. Дэвид тогда поправлялся после полученного в Норвегии обморожения и смотрел церемонию по телевизору: его купил отец, когда Би-би-си возобновила трансляцию, одним из первых на улице. Гитлер, похоже, был на седьмом небе: сияющий, раскрасневшийся, розовощекий. Его мечта о союзе с арийской Британией наконец-то сбылась. Он улыбался и махал молчаливой толпе, король же сидел с застывшим лицом, лишь иногда вскидывая руку, и отклонялся в противоположную сторону. Некоторое время спустя отец Дэвида сказал, что с него хватит, и перебрался к своему брату в Новую Зеландию. Дэвид тоже уехал бы, если бы знал, как все обернется, послав к чертям государственную службу. Слава богу, подумал Дэвид с чувством, что мать не дожила до всего этого.

Сара глядела на королеву.

– Бедная женщина, – сказала она.

Дэвид покосился на нее.

– Зря она позволила сделать из себя марионетку, – проговорил он едва слышно.

– Разве у нее был выбор?

Дэвид не ответил.

Люди в толпе поглядывали на часы, а когда Биг-Бен начал отбивать одиннадцать ударов, разнесшихся по Вестминстеру, все замолчали, сняли шляпы и шапки. Затем, оглушительно громко среди безмолвия, выстрелила большая пушка, отмечая тот миг, когда в 1918 году смолкли орудия. Все склонили голову в двухминутном молчании, вспоминая о страшной цене, уплаченной Британией за победу в Великой войне, или, как Дэвид, за поражение сорокового года. Две минуты спустя полевая пушка на плацу Конной гвардии выстрелила снова, обозначив конец паузы. Горнист затрубил отбой, похоронный сигнал звучал невыразимо тоскливо и печально. Люди слушали молча, подставив обнаженные головы холоду, лишь изредка раздавался чей-нибудь сдавленный кашель. Всякий раз, присутствуя на церемонии, Дэвид удивлялся, как никто в толпе не расплачется или, памятуя о недавнем прошлом, не упадет с воем на землю.

Замерла последняя нота. Затем под звуки «Похоронного марша», исполняемого оркестром Гвардейской бригады, молодая королева понесла венок из маков, выглядевший непомерно большим для нее, возложила его к Кенотафу, застыла со склоненной головой, потом медленно вернулась на место. Настала очередь королевы-матери.

– Слишком молода, чтобы овдоветь, – промолвила Сара.