Что за дело Слепому до прошлогоднего неудавшегося самоубийцы, который любит гулять по крышам? Кто бы он ни был, что бы ни гнало его к краю, чем я могу быть опасен ему? В глазах Слепого нет ничего и никогда, и в голосе его ни коридоров, ни закрытых дверей, но даже в глухой стене, которой он отгородился от меня, я читаю ответ на свой вопрос. Ответ, причиняющий боль.

Захожу в спальню. Толстый перестает жевать одеяло и глядит на меня.

– Продолжай, старик, – говорю я ему. – Может быть, пробуя все подряд, ты в один прекрасный день сделаешь открытие. Изобретешь новый вид пищи. И прославишься в веках.

Толстый не понимает слов, но распознает интонации. Успокоенный моим голосом, он запихивает одеяло поглубже в рот. Я опускаюсь перед ним на корточки.

– Ты замечаешь, что мы почти все время разгуливаем по Дому, что в спальне никто не сидит? Замечаешь, что мы стали часто оставлять тебя одного? Жизнь перетекла в коридоры, а ты остался здесь, бедняга. Но, может, тебе так лучше? Вся комната в твоем распоряжении. Куча предметов. Видишь ли, в чем дело, там, на крыше, был кто-то из нас. Кто-то, кто может ходить. Не Слепой… не Горбач… не Лэри. Черный? Македонский?

Толстый выплевывает попавшую в рот нитку и морщится.

– Это вполне мог быть Черный. После того, что случилось с Волком, это мог быть даже я сам, но это был кто-то другой. Скажем, Черный. И девочка с зелеными волосами готова выцарапать мне глаза, только бы я не узнал об этом. Забавно, да? Она боялась меня. Лорда ей тоже хотелось прогнать, но его она не боялась. А теперь, скажи мне, Толстый, кто может бояться Сфинкса и почему? Что надо сделать для этого? Очень и очень нехорошее. Это мой последний вопрос. Кажется, я знаю ответ, но, возможно, мне это только кажется. Сижу ли я здесь в засаде, стерегу ли кого-то, кто ответит мне?

Толстый глубоко вздыхает, таращась на меня глазками-пуговками.

– Я боюсь, Толстый, – говорю я ему. – Понимаешь? До смерти. Посмотреть ему в глаза и узнать. Почему он торчал на крыше тогда и почему делает это теперь. В чем его вина и страх.

Толстый явно ждет от меня сказку о синем море и белом песке. Нитки свисают с его оттопыренных губ тут и там, как сомьи усы, и он чистит себя, как умеет, не переставая внимательно слушать. Он глядит на меня и на того, кто сидит рядом со мной, так же как я, на корточках. Нас трое, сидящих в кругу над изжеванным одеялом, и этот третий тоже внимательно слушает, потому что на самом деле мои слова предназначены ему, и слова, и вопросы – он это знает.

– Что ты сделал, Македонский? – спрашиваю я.

– Кажется, я убил его, – отвечает тихий, почти безразличный голос.

– Почему?

– Я боялся. Мой страх мог сделать это, помимо моей воли. Ты знаешь, я не хотел бы причинить тебе боль. Он был страшным человеком. Я рад, что сказал тебе, Сфинкс, рад, что ты спросил. Делай теперь со мной, что хочешь. Если велишь уйти, я уйду.

Толстый разрывает сигаретную пачку и радостно ухает при виде высыпавшихся сигарет. Хватает сразу две, запихивает в рот и тут же с отвращением выплевывает.

Я встаю и выхожу из спальни. Не очень понимая, куда иду и зачем. Знаю только, что мне нужно двигаться. Все равно, в каком направлении.

– Эй, да ты, никак, в моей одежде, Сфинкс?

Встречная фигура, которую надо обойти. Черный, с огромным динамиком в объятиях.

– Да. Это твоя одежда. У нас с Лордом сегодня был день воспоминаний…

Делаю шаг в сторону, но он опять заступает мне дорогу.

– Что случилось, Сфинкс? На тебе лица нет.

Стою, ожидая, когда ему надоест торчать передо мной. Гляжу на его подбородок, уткнувшийся в динамик. Потом динамик исчезает, поставленный на пол, и подбородок исчезает вместе с ним. Черный стоит, согнувшись, как будто повредил себе позвоночник.