Прошло несколько дней.

Я открыла глаза. Вокруг меня всё белое. Где я? Мои глаза начинают привыкать к свету. Я отчетливо вижу напротив себя кровать, на которой сидит отец. Он опустил голову себе на грудь и, как мне кажется, спит.

– Папочка, – тихо говорю я.

Но он не слышит меня.

– Папа, – говорю я громче.

Он открывает глаза, подходит ко мне и начинает целовать меня в лоб.

– Дусенька, девочка моя, как ты нас напугала.

– Папочка, я ничего не помню. Что случилось? – спрашиваю я.

Он смотрит на меня, и его лицо начинает трястись. Он едва сдерживает слезы на своих глазах.

– Всё хорошо, девочка моя, всё хорошо, – говорит он и отворачивается в сторону.

Я пытаюсь почесать нос, подношу свою правую руку и вижу, что она забинтована, и как мне кажется, не такая, как должна быть. Я пытаюсь пошевелить пальцами правой руки, но я их просто не чувствую. Левая рука тоже забинтована, и я также не чувствую пальцев. Отец смотрит на меня, и на его глазах выступают слезы.

– Дусенька, всё у нас будет хорошо. Всё закончилось, ты, слава богу, жива, – говорит он и большой мужской ладонью вытирает слезы, которые катятся по его обросшим бородой щекам.

Я чуть-чуть приподнимаю голову и смотрю на свои ноги. Их нет. Я вижу лишь обрубки, которые замотаны бинтом, через который проявились красные пятна крови.

– Папочка, где мои ножки? – спрашиваю я.

Отец молчит. Он, как ребенок, начинает плакать навзрыд. Он начинает гладить меня по голове, затем обнимает и шепчет на ушко:

– Всё будет хорошо, моя принцесса, мы со всем справимся.

Я постепенно начинаю понимать, что произошло. Отчетливо в моем сознании всплывает картина, как я увидела свою мать ночью с дядей Колей, милиционером. Потом я вижу, как собираюсь и выхожу из дома, чтобы отправиться на дальнюю заимку.

– Папочка, а как я буду жить без своих ножек и ручек? Я же теперь не смогу закончить рисовать свою картину, которую я хотела подарить тебе? – спрашиваю я и смотрю на папу.

– Ничего, девочка моя. Ты её обязательно дорисуешь. Сейчас для тебя главное – покой. Скажи, зачем ты пошла в такую погоду в тайгу? – спрашивает отец и снова вытирает слезы.

– Папочка. Я пошла, чтобы тебе рассказать, – отвечаю я.

– Что рассказать, Дусенька? – спрашивает отец.

– Когда ты ушел на дальнюю заимку, к нам пришел…

В этот момент открывается дверь и в палату входит мать. Моё сердце начинает бешено колотиться.

– Полина, наша малышка пришла в себя, – говорит отец.

Мать подходит ко мне, нагибается и целует в лоб. Она берет стул, пододвигает его к кровати и садится рядом с отцом.

– Борис, ты можешь идти домой, я посижу с Дусей. Ты и так возле её кровати провел двое суток. Тебе надо поесть и поспать, а я посижу с ней, – говорит мать.

– Дуся ты рассказывала, зачем ты пошла в тайгу, – говорит отец.

Я смотрю на мать, но она смотрит на меня с ненавистью.

– Папочка, я просто решила прогуляться, а потом началась вьюга, вот я и заплутала в тайге,– говорю я.

– Борис, иди домой, ещё будет время наговориться, – говорит мать Полина.

– Хорошо, девочки мои, я пошел. Завтра, моя крошка, я приеду к тебе и привезу твоего любимого Михайло Потаповича. Он тебя будет веселить, и всё у нас отныне будет хорошо,– говорит отец, целует меня в щечку и выходит из палаты.

Какое-то время мы с матерью молчим. Она сидит напротив меня и просто смотрит мне в глаза.

– Что ты успела наговорить отцу? – спрашивает мать.

– Ничего, – отвечаю я.

– Запомни, если хоть слово скажешь ему, что видела, я тебя собственными руками придушу,– отвечает мать. – Ты зачем, зараза такая, в тайгу попёрлась? Что теперь с тобой, калекой, делать?