– Я уже здесь! – крикнула женщина, встав на первую ступеньку лестницы и задрав голову к светящемуся проему в дощатом потолке. – Дмитрий Юрьевич!

И вновь нет ответа. «Кажется, он попросту ушел. Черт его знает куда?! Включил фонарь во дворе и ушел. Выходка вполне в его духе. Может быть, он не собирался ждать меня дольше двух часов?! Обиделся?! Хочет наказать?!»

– Послушайте! – уже без всякой надежды проговорила Александра, медленно поднимаясь по крутой лестнице. – Послушайте…

На предпоследней ступеньке женщина остановилась.

Отсюда она видела всю мансарду.

Вот большое окно, плотно завешенное одеялами. Включенная настольная лампа с розовым шелковым абажуром. Письменный стол, заваленный кипами бумаг. Стопки книг по всем углам и составленные друг на друга ящики с коллекциями. Широкая тахта под скатом крыши, несколько скомканных пледов и одеял на ней. Вот подушка на полу…

Подушка на полу.

Взгляд Александры вернулся к подушке, которой было вовсе не место на полу посреди спальни. Женщина преодолела последнюю ступеньку, сделала шаг и наклонилась, чтобы поднять подушку и положить ее на тахту.

Позже она не раз спрашивала себя, зачем сделала это. Из врожденной любви к порядку? Увы, в ее собственном жилище всегда властвовал хаос. Просто потому, что подушка мешала ей пройти к столу, присесть в продавленное кресло, чтобы спокойно дождаться возвращения Лыгина? Но Александра не могла припомнить, что собиралась его дожидаться. В ту минуту ее обуревали другие чувства. Обида. Растущий гнев. Желание посчитаться с человеком, так много мнившем о себе и так мало уважавшем ее. Желание никогда больше его не видеть.

Она помнила, что хотела достать из кармана куртки визитку таксиста, позвонить и сказать, чтобы он возвращался в поселок и забрал ее. Ориентир был прекрасный – единственный горящий фонарь. Дом у последнего фонаря.

Вместо этого женщина наклонилась и подняла с пола подушку.

Под ней обнаружился предмет, который Александра сразу узнала. Довольно массивная цепочка из темного металла с необычной подвеской, привлекшей ее внимание еще в день знакомства с Лыгиным. Тогда украшение было надето им поверх свитера, и художница не сводила с подвески взгляда, пока Лыгин не спросил, по своему обыкновению резко и нелюбезно:

– Ну, в чем дело? Это я НЕ продаю.

– Я только пыталась определить время изготовления подвески, – смутилась Александра.

– И что вы об этом думаете? – Как и ожидала женщина, Лыгин смягчился.

– Затрудняюсь сказать… Это ведь двуликий Янус? Но работа, безусловно, не римская… Может быть, Позднее Возрождение? – И так как Лыгин молчал, она поторопилась поправиться: – Нет, вернее всего, модерн. А сделано в Италии.

Лыгин начал улыбаться, медленно растягивая сухие губы, не сводя с женщины сощуренных, черных, как смола, глаз:

– Янус двуликий, Janus Bifrons, бог входов и выходов, начал и концов, дверей, врат и мостов… Одно его лицо – мужское, другое – женское. Одно лицо соответствует прошлому, которого уже нет, другое – будущему, которого еще нет. Но есть и третий, сокровенный лик, взгляд которого устремлен в настоящее. Этот лик невидим, так же как и настоящее – неуловимое мгновение перехода из прошлого в будущее. – И, откашлявшись, насмешливо добавил: – Было забавно наблюдать, как вы пытались датировать подвеску. Вас швыряло аж по двум тысячелетиям, и вы так ни на чем не остановились. И кстати, ни разу не угадали. А что вас сбивало с толку? Янус. Вы решили, раз божество римское, это может быть или сам Рим, или Возрождение, когда такие темы вновь вошли в моду, или модерн, достигший вершины в стилизации. Но это вовсе не Янус.