Голос Ника дрогнул. Он отпил вино.

– Однажды я пришел с работы раньше и застал ее в ванной, она рыдала и билась головой об стену. Услышав, что я пришел, она повернулась ко мне – все лицо в слезах и в крови – и сказала: «Привет, дорогой. Хочешь, я приготовлю тебе ланч?»

Я купил этот дом, потому что хотел, чтобы она была счастлива, я надеялся, что это поможет ей вспомнить, какой наша жизнь была раньше. Я думал, что, если дам ей дом, безопасное место, где мы сможем растить наших детей, все будет в порядке. Господи, я только хотел ей помочь…

Его голос снова сорвался.

– На какое-то время это подействовало. Мы вложили в этот старый мавзолей не только наши средства, но и наши сердца и души. Потом Кэти забеременела. Некоторое время после рождения Иззи все шло хорошо. Кэти принимала свое лекарство и старалась, она очень старалась, но ребенок оказался ей не по силам. И она возненавидела это место – отопление, которое еле-еле работало, гудящие водопроводные трубы… Около года назад она снова перестала принимать лекарство. И тогда все полетело к чертям.

Ник допил второй бокал и налил еще один. Качая головой, он негромко сказал:

– А я не понимал, к чему дело идет.

Энни не желала слушать дальше.

– Ник, если тебе тяжело вспоминать, ты не должен…

– Однажды вечером я пришел с работы с квартой сливочного мороженого и взятым напрокат фильмом и нашел ее. Она выстрелила себе в голову. Из моего табельного оружия.

Энни судорожно сжала ножку бокала.

– Ник, тебе не обязательно это говорить.

– Мне нужно. Никто другой ведь меня не спрашивал. – Он закрыл глаза и откинулся назад, опираясь на локти. – Кэти была как волшебная сказка: когда она была хорошей, то была очень-очень-очень хорошей, а когда была плохой, то тебе хотелось оказаться в Небраске.

От вина у Энни кружилась голова, но она была этому даже рада: легкое опьянение притупляло болезненную остроту его слов.

Вдруг Ник улыбнулся своим воспоминаниям.

– Она могла в один день любить меня, а на другой – даже не разговаривать со мной. Хуже всего бывало по ночам. Иной раз она меня поцелует, а то отвернется к стене. В такие ночи, если я к ней хотя бы прикасался, она начинала кричать, чтобы я убирался. Она начала рассказывать дикие небылицы, что я ее бью, что Иззи на самом деле не ее ребенок, что я – самозванец, который хладнокровно убил ее настоящего мужа. От этого я сам с ума сходил. Чем больше она отдалялась, тем сильнее я к ней тянулся. Я знал, что тем самым я ей не помогаю, но ничего не мог с собой поделать. Я все думал, что если бы я любил ее по-настоящему, то она была бы здорова. А теперь, когда ее нет, я думаю только о том, каким я был эгоистом, глупым и нечутким. Мне нужно было послушаться того врача и положить ее в больницу. По крайней мере, она была бы жива…

Энни, не задумываясь, протянула руку и с нежностью дотронулась до его лица.

– Ник, это не твоя вина.

Он посмотрел на нее с тоской.

– Когда моя жена вышибает себе мозги в нашей постели при том, что чуть дальше по коридору в своей комнате находится наша дочь, поверь мне, она считает, что это моя вина. – Он издал стон, похожий на скулеж побитого щенка. – Господи, она, должно быть, меня ненавидела…

– Ты ведь в это не веришь.

– Нет. Да. Иногда. – Когда Ник заговорил снова, у него дрожали губы. – Самое ужасное, что иногда я тоже ее ненавидел. Я ненавидел то, что она делала со мной и Иззи. Она все больше и больше напоминала мне мою мать. И где-то в глубине души я знал, что не смогу ее спасти. Может быть, я перестал даже пытаться… не знаю.