– Час, – говорит Отто. – Я проведу там лишь час.

– А вдруг тебе даже понравится, когда ты окажешься внутри, – отзывается Нелла. – Думай о том, какой вкусной будет еда. На здешней кухне, наверное, трудится целый батальон.

– У нас и дома прекрасная еда, – возражает Отто. – Зачем она вообще нас пригласила? Поглазеть?

– Отто, прошу тебя. Не сейчас. Пойдем. Мы мнемся снаружи и выглядим нелепо.

Они преодолевают девять ступеней, проходят мимо лакеев, что смотрят вперед так, будто троица невидима.

– Какой в них смысл? – бурчит Отто в главном холле. – Живые статуи? Часть представления?

– Ты будешь себя так вести весь вечер или только один час, который ты мне пообещал? – шипит в ответ Нелла.

И тут же сожалеет о сказанном. Лицо Отто становится непроницаемым: что за день выдался, сперва ОИК, а теперь еще и вечер с Кларой Саррагон. Тея бросает на Неллу сердитый взгляд, но та сама понимает, что была слишком резка.

– Прости, – шепчет Нелла. – Отто, прости меня. Нервы.

Он делает вид, что не услышал. Холл кажется высоченным, как собор, и мерцает тысячей медовых свеч. Стены обиты новехонькой красной кожей, на вид – свиной. Несомненно, плотной на ощупь и заглушающей звуки. По обе стороны холла висят две гигантские картины. Изображены на них – насколько Нелла успевает понять, прежде чем подходит еще один лакей, чтобы забрать головные уборы и плащи, – Благовещение и Воскресение Христово. Картины поражают масштабом, изобилуют фигурами, а детали свидетельствуют скорее о работе мастера, а не цеха. Между картинами возвышаются две огромные закрытые двери.

Лакей уносит вещи и возвращается с пронумерованным медным жетоном. Нелла благодарит и прячет жетон в свою маленькую бархатную сумочку. Окидывает взглядом спутников. Отто, в лучшем черном шерстяном жилете и парчовой рубашке с широким воротником, выглядит изысканно, однако по лицу видно, как ему здесь неуютно. Похоже на правду, ведь Нелла тоже чувствует себя не в своей тарелке. Приглушенный гул бального зала, сотни голосов, которые то раздаются, то утопают среди звуков оркестра, – все это пугает. Отто и Марин, возможно, сопровождали Йохана на подобные мероприятия, но Нелла – никогда. Собрания, на которые муж брал ее с собой, были куда скромнее – только для купцов, членов гильдий и их жен, и все разговоры там велись о делах. Нелла помнит бал серебряных дел мастеров, который проходил в крошечном, по сравнению с этим, здании. Йохана теперь нет рядом, чтобы ее защитить. Нелла берет себя в руки. Теперь она на восемнадцать лет старше. Уже не маленькая девочка.

Она бросает взгляд на Тею и замечает, насколько племянница равнодушна к великолепию особняка Клары Саррагон. Будто Тея смотрит на все эти потрясающие вещи, но не видит их перед собой. На ней золотое платье, явно позаимствованное у какой‐то из актрис, и она сверкает, как сокровище для запрестольного образа. Прямая спина, молодость, красота и сверкающий наряд: Тея куда больше подходит этой обстановке, чем ее тетя или отец.

Нелла подавляет кольнувшую сердце ревность – сожаление о собственной юности. Она тоже в лучшем платье – серебряном, которое давным-давно заказал для нее Йохан. С тех пор Нелла не похудела и не поправилась, но ей кажется неправильным носить это платье из прошлой жизни. На мгновение Нелле хочется снова стать восемнадцатилетней – и быть в золотом, а не серебряном платье.

«Нет, – говорит она себе. – Ты здесь ради Теи, а не каких‐то старых воспоминаний».

– Выше нос, – шепчет Нелла, хотя едва ли племянница нуждается в наставлениях. – Мы имеем точно такое же право находиться здесь, как и все остальные.