– Тут никого нет.

Взгляд ее темно-зеленых глаз устремился к потолку.

– Иногда она навещает Октавию.

Комната Октавии – еще одна запертая неприкасаемая обитель – находилась на четвертом этаже между покоями папы и гостиной Мореллы. Верити пребывала в каком-то жутковатом трансе, и по моей спине пробежали мурашки.

– Кто, Верити? Скажи это вслух, и ты поймешь, как абсурдно это звучит.

Верити обиженно нахмурилась:

– Элизабет.

– Элизабет умерла. Октавия умерла. Они не могут навещать друг друга, потому что они мертвы, а мертвые не ходят в гости.

– Неправда! – Верити бросилась в свою комнату, схватила альбом для рисования и протянула мне, не выходя в коридор.

Я пролистала несколько страниц. Почему она думала, что сможет убедить меня с помощью рисунков?

– Что я должна здесь увидеть?

Верити открыла страницу с черно-серым эскизом. На нем была изображена она сама, забившаяся в угол, и тень Эулалии, срывающая с нее одеяло. Голова призрака была неестественно откинута назад. Может быть, Верити хотела показать, что она истерически смеется? Или такой странный угол наклона обусловлен падением с обрыва?

Я судорожно вдохнула воздух, испытав необъяснимый ужас.

– Это ты нарисовала?

Верити кивнула. Я внимательно посмотрела ей в глаза:

– Когда рыбаки принесли сюда Эулалию, ты видела ее?

– Нет.

Сестра перевернула страницу. Здесь на красном фоне была изображена мертвенно-бледная Элизабет, а перед ней – маленькая изумленная Верити в банном халатике. Она снова перевернула страницу. Октавия уютно сидела в библиотечном кресле и, казалось, не подозревала, что половина ее лица разбита, а рука слишком изломана, чтобы ровно держать книгу. Верити тоже была здесь: из-за двери выглядывала маленькая испуганная фигурка. Еще один рисунок.

Я взяла альбом из рук сестры, ошарашенно глядя на Аву. В Хаймуре был всего один ее портрет – маленькая девятилетняя девочка с короткими кудряшками и веснушчатым лицом. Но он не имел ничего общего с… этим.

– Ты слишком мала, чтобы помнить Аву, – прошептала я, не в силах оторвать взгляд от гнойных бубонов и черных гниющих пятен на шее погибшей сестры. Но самой ужасной была ее улыбка. Радостная и широкая – как до чумы. Верити едва исполнилось два года, когда Ава заболела. Она просто не может знать, как выглядела одна из самых старших дочерей в нашей семье.

Я перевернула еще одну страницу и увидела изображение всех четырех сестер, наблюдающих за спящей Верити. Они свисали с потолка с петлями на шее, словно висельники. В ужасе я выронила из рук альбом, и из него посыпались листы с эскизами моих мертвых сестер. Они разлетелись по коридору, словно жуткое конфетти. На этих рисунках сестры делали самые обычные вещи, которыми часто занимались при жизни, но на каждом из изображений они, несомненно, были мертвы и внушали страх.

– Когда ты это нарисовала?

Верити пожала плечами:

– Я рисую каждый раз, когда вижу их.

– Но зачем? – Я набралась смелости и бросила взгляд на комнату, которая казалась совершенно пустой. – Элизабет сейчас здесь?

Верити подошла поближе и заглянула внутрь.

– Ты ее видишь? – спросила она.

Волосы на моих руках зашевелились.

– Я никогда их не видела.

Сестра подняла свой альбом и поспешно ушла в свою комнату.

– Ну… теперь будешь внимательнее.

– Это Ава, клянусь трезубцем Понта!

Ханна поставила корзину пурпурных ранункулюсов[16] на маленький столик. Ее полные щеки были румяными, словно налитые яблочки. В день перед балом даже ее привлекли к последним приготовлениям.

– Ты говоришь, Верити видит призраков? Ваших сестер?

Я ходила за Ханной по столовой и рассказывала об ужасах, которые обнаружила в альбоме Верити. День рождения тройняшек выдался пасмурным и туманным. Остров окутала густая пелена. Хотя сейчас было всего несколько часов пополудни, газовые фонари уже горели, освещая путь целой армии рабочих, суетящихся перед появлением гостей.