На каждом столе – классический астурийский завтрак. Свежайший хлеб, масло, бекон и омлет, варенье и джемы трёх сортов, подслащённые настои всевозможных полезных трав… Мертвецу приносят воду – ничто иное ему не лезет. Пока он лениво цедит прозрачную жидкость почти без вкуса и запаха, Шиповничек делится новостями с соседями по столу. С псоглавцем Риком и его приятелем, крайне неуклюжим парнем по прозвищу Деревяшка. Периодически его тело предпринимало попытки стать деревянной статуей. Целители с этими попытками вполне плодотворно боролись. Сидел он за столом боком, повернувшись к Шиповничку слышащим ухом и постоянно переспрашивая.

Виннетец, удостоверившись, что его приятеля-некроманта накормят, направился к столу мастера Герайна. Маг послушно пережёвывал попадающую в рот пищу, смотрел куда-то поверх лысой головы своего утешителя. Виннетец что-то коротко сказал, улыбаясь. Герайн повернул к нему голову. В столовой стало тихо, очень тихо: мастер никогда и ни на что не реагировал…

Его утешитель напрягся, отложил вилку, готовый как защитить своего подопечного, так и порадоваться за него. В светлых, пустых глазах Герайна что-то мелькнуло, как отсвет молнии промеж туч. Мелькнуло и пропало. Утешитель кивнул Лючиано, предлагая сесть за стол.

Он сел, взял брата за безвольно лежащую на столе руку, сказал на виннетском:

– Чего больше всего боятся маги разума, Герайн?

Мастер молчал. Потом шевельнул губами, и Мертвец прочитал по ним ответ:

– Безумия.

Завтрак продолжался. Чуда, еще одного исцеления не случилось. Всё так же мастер Герайн продолжал жевать омлет, всё так же пуст был его взгляд, всё так же безвольно лежала его рука в руке брата. Пальцы его слегка подрагивали. Мертвец был уверен, что он ответил бы на прикосновение, если бы сумел совладать со своим телом.

Мертвец увлёкся разговором с Риком и его приятелями и не обратил внимания на то, что Шиповничек ускользнула из столовой. Она шла напрямик, по газону, к домику, стоявшему неподалёку – там проводили свой досуг работники Дома Слёз. Энтони был там, сидел за столиком у окна, склонив полуседую, коротко стриженую голову к книге, меланхолично пил остывший кофе, заедая его пончиком с повидлом. Пациенты старались сюда не заходить, давая работникам дома немного отдохнуть от бесконечного круговорота.

На мгновение Шиповничек замерла в дверях, потупив взгляд и опустив плечи, а потом встряхнулась и, придав лицу нагловатое и пробивное выражение, прошла к столику Энтони. Отодвинула тяжёлый, противно скрипящий железный стул, села, положив локти на стол.

Энтони поднял на неё глаза. Светло-серые. Тоже какие-то седые. Когда она в него влюбилась? Совсем ещё ребенком, года два или три назад, и сама поначалу посчитала это блажью. Кто из юных девиц не влюбляется в бывших военных? Пусть даже теперь облачённых в рясу жреца… Шиповничек не выдержала, улыбнулась. Энтони нахмурился.

– Что вам, Койра?

Он единственный звал Шиповничка её официальным именем, записанным в документах.

– Доброго утра вам, отец Энтони, – сказала она. – Снова на «вы»? А я, может, пришла… покаяться в своих грехах.

Он раздражённо захлопнул книгу. Блеснула на черной сафьяновой обложке золотая молния, соединяющая небо и землю – символ храма Хозяина и Хозяйки.

– Не мелите чепухи, Койра! Какие ещё грехи?

Шиповничек склонила голову набок, чувственно облизнула губы. Это целая наука: если быстро – будто змея воздух пробует, медленно – вульгарно, вывалить язык – ещё хуже, будет похоже на Рика, псоглавца, когда ему жарко… В глазах Энтони что-то сверкнуло. Возможно, отблеск молнии с обложки молитвенника.