– Мне скучно, – шёпотом пожаловался Калле, но это не произвело ровным счётом никакого впечатления на его соседа по парте – Калле всегда было скучно. Иногда Джоэль игнорировал его (на шведском), а иногда нет (на всех остальных предметах). Сейчас был урок шведского, и Калле уже весь извёлся, ёрзая на стуле.
Джоэлю шведский язык нравился. Ева была моложе, чем другие учителя, и в отличие от них она любила своих учеников. Порой Джоэлю казалось, что его она любит чуточку больше, но уже при одной мысли об этом у него каждый раз начинали гореть уши, и он запрещал себе так думать. Кожа у него была тонкая, почти прозрачная, и, когда он краснел, видно было за километр.
Калле не сдавался. Он покосился на кафедру, за которой стояла с книжкой Ева, и, убедившись, что она не смотрит в их сторону, принялся щипать Джоэля за бок.
Джоэль отвернулся. Он попытался не рассмеяться – и ему это удалось, попытался не улыбаться – это у него тоже получилось. Три раза он готов был сдаться и захохотать в голос, и все три раза ему удалось сдержаться, но тут Калле схитрил и принялся его щекотать. Джоэль круто отклонился в сторону и, не удержавшись, вместе со стулом вывалился в проход.
– Хватит! – произнёс он одними губами и посмотрел на Еву, но она была так увлечена своим романом, что ничего вокруг не замечала. Зато заметила Молли Викторин, сидевшая перед ними. Она повернулась и сердито уставилась на Калле.
– Вообще-то, – едко заметила она, – некоторые действительно пытаются читать.
Калле рассмеялся. Бог мой, Молли Викторин просит их не болтать. Это всё равно как если бы работник мусорной свалки пожаловался на то, что от кого-то несёт помойкой. Калле надавил языком на нижнюю губу и, скорчив дебильную рожу, передразнил:
– Некоторые действительно пытаются читать.
– Если не перестанешь кривляться, я тебе устрою, – пригрозила Молли.
– Если не перестанешь кривляться, я тебе устрою, – пропищал Калле.
– Хватит! Закрой пасть!
– Хватит! Закрой пасть!
– Болван, ты что, сам не понимаешь, что мешаешь?!
– Ты что, сам не по…
Закончить он не успел, потому что Ева сделала им замечание.
Калле заткнулся, и Молли отвернулась, наградив его напоследок взглядом, полным презрения. Сидевшие по обе стороны от неё сёстры-близнецы Дженнифер и Натали сделали то же самое.
Ева не сразу вернулась к чтению. Лишь убедившись, что Калле ведёт себя достаточно прилично и не пытается затеять что-то ещё, она перевела взгляд на часы и констатировала, что последний урок на этой неделе почти подошёл к концу.
– Вы можете закрыть книги, – начала она, но её дальнейшие слова потонули в шуме и грохоте.
Калле был уже на полпути к двери, когда учительнице удалось перекричать класс.
– Мы ещё не закончили! – надрывалась она. – Немедленно сядьте и займите свои места! ЗАЙМИТЕ! СВОИ! МЕСТА!
Калле с неохотой поплёлся обратно к парте.
– Прежде чем вы уйдёте, мы должны кое-что обсудить, – сказала Ева.
– А это надолго? – спросил Калле.
– Зависит от того, сколько раз меня перебьют.
В классе воцарилась тишина.
Двадцать восемь пар глаз недовольно взирали на Еву, пока она рассказывала о конкурсе сочинений на заданную тему, который пройдёт среди семиклассников по всей стране. Единственная, двадцать девятая, пара глаз, в которой читался хоть какой-то интерес, принадлежала Джоэлю.
По части сочинений Джоэль был одним из лучших в классе. Ну а когда Ева сказала, что она лично выберет победителя в их школьной параллели, то Джоэль понял, что этим победителем должен стать именно он. Когда же Ева добавила, что дальше сочинение будет отправлено на рассмотрение конкурсного жюри, которое определит победителя по стране, то даже и тут он подумал, что вполне могут выбрать его. Если его сочинение будет лучшим в Уддвикене, то почему бы ему не быть лучшим в стране? Если его признают самым талантливым тринадцатилетним писателем Швеции, то в этом не будет ничего удивительного.