– Милая, это просто детское увлечение, и оно скоро пройдет. Надо чуть больше доверять своему ребенку. За тринадцать лет мы уж наверное вложили в него кое-что.

Я ничего не ответила. Я хотела сказать ему: “Это я кое-что в него вложила, а ты пропадал в своем кинотеатре”, но промолчала. Мы лежали, засыпая. Ни о каком сексе не могло быть и речи. Для меня это было совершенно исключено. Но время еще есть, думала я.

Может быть, мои попытки сохранить дружбу с Джонатаном были слишком назойливыми. Может быть, мне не следовало так настырно лезть к нему в душу. Но я просто не могла поверить, что мне понадобится какая-то особая твердость и дипломатичность в общении с собственным сыном, с моим болезненно уязвимым ребенком, еще совсем недавно делившимся со мной всем, что приходило ему в голову. Ведь мы так много играли вместе, обменивались секретами…

Мы перестали играть в карты, ходить в субботу по магазинам. Бобби продолжал расхаживать в голубой ветровке, а порой и в рубашках Джонатана. Часто оставался ночевать. Мы стелили ему в комнате Джонатана на раскладушке. Со мной он был неизменно корректен в своей несколько искусственной иммигрантской манере.

Однажды мартовским утром я резала грейпфрут на завтрак. Джонатан сидел за столом в кухне. Бобби в тот день с нами не было.

– Неплохая погодка… особенно для утиной охоты, – сказала я.

– Ага, – отозвался Джонатан, – для утиной охоты.

Он пародировал мою интонацию, мой южный выговор.

Наверное, мне следовало пропустить эту шпильку мимо ушей. Проигнорировать ее и продолжать готовить завтрак. Но я не сдержалась и, повернувшись к нему, вежливо спросила:

– Что ты сказал?

Он самодовольно ухмыльнулся.

Я повторила свой вопрос:

– Милый, что ты сказал? Я не расслышала.

Он встал и направился к двери, бросив на ходу:

– Обойдемся сегодня без завтрака, дорогая.

Он продолжал меня передразнивать.

Сиротливый глаз глядел на меня с его куртки.

Следующая сцена произошла вечером, когда мы смотрели телевизор; на этот раз Бобби тоже был с нами. Нед, как всегда, торчал в кинотеатре. Мы смотрели “Звездный путь”.

– Пусть манеры у мистера Спока не бог весть какие, – сказала я, – но все равно он мне больше всех нравится.

– Его путешествие продлится пять лет, – отозвался Джонатан. – Если бы ты была его женой, тебе бы понадобилась дюжина детей, чтобы не скучать.

Опять можно было просто весело рассмеяться, но я никак не могла привыкнуть к его новому, откровенно подловатому тону.

– А мне казалось, что наше общение нужно не только мне, – сказала я.

– Ну разумеется. Ведь тринадцатилетние ребята больше всего на свете любят ходить по магазинам и готовить.

Бобби, по своему обыкновению, сидел на полу. По каким-то неведомым причинам он избегал мебели.

– Кончай, Джон, – сказал он.

– Ну я же просто так, шучу, – сказал Джонатан.

– Все равно, кончай.

И Джонатан замолк. Больше за весь вечер он не произнес ни слова. Его ноги в черных ковбойских сапогах – на покупке которых он настоял – казались какими-то гигантскими военными орудиями.

Бобби постриг ногти на руках и начал причесываться. Вместо сапог он носил теперь обычные черные кроссовки.

Он всегда держался со мной учтиво, даже больше чем учтиво – предупредительно. Проявлял интерес к процессу приготовления моих обедов и спрашивал, как мои дела. Отвечать было нелегко, потому что я не вполне понимала, с кем, собственно, разговариваю. Его по-прежнему окружала аура иностранности, хотя со временем он стал чуть естественнее изображать среднестатистического телеперсонажа. Его манеры сделались чуть более светскими. Он стал регулярно стричься и даже иногда появлялся в новой одежде, не всегда при этом принадлежавшей Джонатану.