Кэтрин сделала маленький шажок внутрь – будто вступала на залитый льдом каток – бочком, расставив руки. Воздух в хранилище был спертый, влажный, пропитанный запахом полироли и еще какой-то химии. Она шла дальше и дальше в темноту, а запах становился сильнее, резче, от него даже пощипывало в глазах.

– Держитесь левее. Левее! – вела ее Эдит. Деланно строгий тон не скрывал веселья (если не злорадства) по поводу неудобного положения Кэтрин.

Низкие каблуки ее сандалий стучали и скребли по половицам, звук гулко разносился по помещению – чувствовалось, что оно довольно большое. И тут совершенно точно не было ничего мягкого, что могло бы приглушить звук или защитить Кэтрин от падения.

Кэтрин взглянула на бесформенно-уродливый силуэт Эдит Мэйсон, проступающий в слабом багровом свете из коридора. Старуха сидела неподвижно, выпрямив спину и высоко задрав голову, торчащую над иссохшими плечами.

Ей внезапно подумалось, что все эти хождения во мраке тайной комнаты в зловещем доме – своего рода испытание, нечто среднее между детским пари «на слабо» и жутким розыгрышем. Кэтрин принимала правила этой неравной игры единственно ради контракта – и ненавидела себя за это. Собственные действия вдруг стали казаться преступно абсурдными. Она позволяла старухе помыкать ею, она стала предметом манипуляций и издевательств ради каких-то эфемерных перспектив успешной карьеры. Разве отчасти не в попытке сбежать от такого обращения она уехала из Лондона? Она и час здесь не провела, а уже стоит испуганная в темноте, и Эдит Мэйсон ей всячески помыкает. Она состроила недовольную гримасу в сторону силуэта старухи, презирая себя за такую мелочность.

– Не дуйтесь, милая моя.

Кэтрин вздрогнула. Как она могла это увидеть?

– Вы хотели их посмотреть. Потому и приехали сюда. Свой хлеб нужно уметь зарабатывать.

Кэтрин вдруг захотелось расхохотаться – настолько абсурдной была ситуация. Как такое вообще возможно? Еще совсем недавно она сидела за рулем машины, проезжая через узнаваемый мир. Расскажи она о том, что здесь происходит – никто ей не поверит. Сюрреализм какой-то, безумие. Звучит заманчиво, но ничего заманчивого на деле в таких испытаниях не было. Равно как и в зловонии, переполнявшем здешний мрак.

Так, а это еще что?

– Это что, розыгрыш какой-то? – Кэтрин обернулась и посмотрела на черную пустоту напротив двери, через которую только что прокралась. До нее донесся какой-то звук – один-единственный раз она услышала его, где-то справа от себя, видимо, в дальней части комнаты. Шелест ткани по дереву. На уровне пола. Или кто-то соскользнул со стула? Ребенок.

– Прошу прощения? – бросила Эдит от дверей, почти не пряча недовольство в голосе.

– Здесь кто-то есть. Вы меня разыгрываете? Мне это все смешным не кажется.

– Вы там одни. – Теперь в голосе Эдит слышалась жестокая игривость. – Больше там ничего живого нет, хотя может показаться, что есть. – Если старуха хотела успокоить ее, то это ей не удалось. А вдруг ей сейчас вздумается взять и захлопнуть дверь? Тогда я угожу в западню.

Продвигаясь к зашторенному окну, Кэтрин кляла себя на все лады. И зачем она только осталась здесь? Каким местом думала? Лицо в окне, одурачившее ее чучело пса, ужасные наряды, оскорбительное молчание Мод, еще и шлюхой за глаза назвали. Вывод из этого всего один, и напрашивается он прямо-таки сам собой. Ее жестоко и изощренно разыграли, словно простолюдинку, явившуюся сюда потрогать грязными ручонками семейное серебро.

Она принялась загребать руками пустоту в поисках опоры и кое-как, наощупь, добралась до шторы. Та была сработана из плотной, многослойной ткани, чего-то вроде очень плотного бархата, который никак не желал расходиться. Она шагнула в сторону, задыхаясь от тревоги.