– Ничего.

– Давай ничего не делать вместе?

– Входи. Я заварила чай.

– Какой нектар у нас сегодня?

– «Тысяча улыбок»… смесь иланг-иланга, мандариновой цедры и имбиря с добавлением мелиссы, ванили и лепестков мальвы. Прелесть что такое!

Симона опускается в кресло, смотрит в окно:

– Муссон!

– Ты права, дома в такие дни лучше.

В дверном проеме возникает встрепанная голова Жюльетты:

– Я вас искала. Какие планы?

– Ждем погоды.

– «Земля неспешна, но бык терпелив»[19], – декламирует Симона.

– Что-то у тебя кислая мина, – замечает Розали.

– Sunday blues[20].

– Свернуть тебе косячок, цыпа моя? – спрашивает Симона.

– Лучше не надо. Боюсь приземления. А музыка у тебя есть, Розали?

Что-нибудь кроме тибетских песнопений.

– У меня есть тибетские песнопения.

– Пойду принесу чего-нибудь… Барри Уайта[21], хорошо для согрева.

Жюльетта уже привыкла коротать воскресные послеполуденные часы то у одной, то у другой соседки. Эти дни они проводят вместе в одной из квартир, пока не настанет время обеда у Королевы на пятом этаже. Одна мастерит, другая читает. А то медитируют, играют в карты, варят варенье.

У Розали покойно и умиротворяюще. Белые стены, бонсай, открытки, расставленные на камине.

– Сидней, Борнео, Луангпхабанг, – перечисляет Жюльетта. – Смотри-ка! Новая появилась.

– Сан-Педро-де-Атакама, – тихо произносит Розали.

– Это высоко, четыре с половиной тысячи метров!

– Это далеко, четыре тысячи километров!

Из ниши улыбается деревянный Будда. Перед ним рассыпаны цветочные лепестки, горит свеча, дымится палочка, распространяя запах сандала.

– Что он говорит, Будда, здесь и сейчас?

– Он говорит: «Отпусти то, что уходит, прими то, что идет навстречу».

Жан-Пьер, с комфортом развалившись на груди хозяйки, мурлычет от удовольствия, словно нет батареи уютней и теплей.

– Жан-Пьер, убавь звук, Барри Уайта не слышно.

Поведя ухом, кот глубже зарывается мордой в шерсть и урчит еще громче.

– Проста и незамысловата жизнь у кота, – вздыхает Жюльетта.

– Я бы хотела быть Жан-Пьером в следующей жизни, – добавляет Симона.

– Придется сначала подправить твою карму, – шепчет Розали.

– Кстати, о карме. Вы слышали по радио про оползни в ста пятидесяти километрах от Нью-Дели?

– Не волнуйся, цыпа моя, Карла не в тех краях.

– Vita di merda![22]

– А! Вот и ты, Джу. Очень вовремя, раковина засорилась, только ты способна мне помочь.

– Porca miseria![23] Почти ничего не продала, а когда уезжала, проколола шину. Морис, тот, что супницами торгует в соседней лавке, меня выручил.

– Выпей сперва чаю, – предлагает Розали, – расслабься.

– А глоточка красненького не найдется?

– Еще слишком рано для вина. Положить тебе ложечку меда?

– Эйнштейн сказал, что, если исчезнут с лица земли пчелы, человеку останется жить всего четыре года.

– Четыре года! Надо ловить каждое мгновение!

Жюльетта снимает их на камеру мобильным телефоном.

– Что бы ты сделала, Розали, если бы знала, что тебе осталось жить четыре года или даже меньше?

– Научилась бы управлять самолетом.

– А ты, Джузеппина?

– Vendetta!

Я, похоже, что-то пропустила, надо попросить Розали, пусть мне расскажет.

Они сидят с чашками в руках среди подушек, кто на пуфе, кто на диванчике. Сверху доносятся крики «браво!». Розали поднимает глаза к потолку:

– Меня тревожит, что она сидит там взаперти.

– Ну она выходит иногда на террасу, смотрит на небо.

– Она ни с кем не разговаривает.

– Разговаривает с бамбуками… и с нами.

– Мне больно за нее.

– Почему?

– Не знаю… Из-за ее уязвимости? Королева на закате царствования!

Розали поворачивается к Жюльетте:

– Когда ты увиделась с ней в первый раз, она выдала тебе свой коронный номер «тысяча мужчин… тысяча искр»?