– О чем таком можно думать, чтобы не услышать въехавшую во двор лошадь? Любовались своим отражением?

Вот уж что нет, то нет.

Но вслух говорить не стала, продолжив рассматривать гравий, свои испачкавшиеся в пыли домашние туфли и острые мыски сапог лорда Эдселя, украшенные металлическими уголками и набивным рисунком по краю вдоль подошвы.

– Знаете, мисс Дашери, это довольно обидно. Даже если опустить, что вы на меня работаете, всякий раз не смотреть на собеседника очень грубо, а вы выглядите вполне воспитанной молодой особой. Да и тетушка Лексия вряд ли стала бы общаться с грубиянкой. Причина во мне? Я настолько вам отвратителен? Куда исчезло любопытство, с коим вы заглядывали мне под капюшон в саду и в тень, где я таился в вечер нашего почти что совместного ужина, который вы успели попробовать, а я только посмотрел?

Целая речь и все для меня. Я оставила дорожку и посмотрела.

– Но вы же не лю… – начала я.

Эдсель сжал губы. Дернулась щека, из-под края маски показалась странная бугристая кожа. Шрам от ожога?

– Извините, – теперь я смотрела практически в упор в его жутковатые светло-серые глаза.

А маска была все та же. Она у него одна, что ли?

Капюшон лежал на плечах. Неприлично короткие волосы с молниями седины блестели на солнце.

– Вы все время извиняетесь, – с ноткой недовольства проговорил Эдсель и снова сжал губы ниткой.

– Думаете не стоит?

Вот сейчас было грубо, но плотно сомкнутые губы дрогнули в скупой улыбке, будто он, как и я, не особо в улыбках практикуется.

– Думаю, извиняться стоит, когда действительно чувствуете вину и раскаяние. Но это явно не о вас сейчас, – сказал он, шагнул ближе к лошади, потянулся к седельной сумке, достал оттуда шуршащий сверток и протянул мне.

Взгляд у Аларда Эдселя при этом был странный, будто он знал что-то, связанное со мной, но не говорил, хоть ему и хотелось.

– Это еще зачем? – по вполне понятным причинам воспротивилась я. Подарки от, как он сам сказал, работодателя, да еще и без повода, вроде именин или новогодия, неуместны так же, как грубость в общении.

Про грубости я умолчала, а про неуместное не стала, чем вызвала очередную кривоватую улыбку.

– Вас знобит в жаркий день, – Алард кивнул на мои покрытые цыпками руки, которыми я все еще обнимала себя за плечи. – Вы либо умудрились каким-то невероятным образом простудиться, либо перегрелись на солнце, поскольку продолжаете игнорировать головные уборы. Значит, вещь будет кстати в обоих случаях.

– Что это?

Я позволила себе толику любопытства. У меня не так уж часто случаются подарки, даже те, что я делаю себе сама, потому хрусткая бумага, перетянутая витым синим шнурком, будоражила воображение.

– Шаль, – ответил Эдсель. – Та, что вам понравилась. Жемчужно-розовое кружево. Она теплее, чем выглядит.

Я продолжала упорствовать. Правда, сражение шло теперь уже с моим собственным любопытством.

– Вы нарочно заставляете меня стоять с протянутым свертком, будто неугодного кавалера? – раздраженно проговорил мужчина. – Тогда я воспользуюсь своим хозяйским правом приказать вам взять этот дурацкий пакет. Нет. Я поступлю иначе.

Эдсель мгновенно сократил расстояние, отодрал от плеча мою руку и ею же прижал сверток к моей груди. Отпустил запястье, резко развернулся, дернул за болтающийся повод всхрапнувшую от рывка лошадь и ушел вместе с нею за дом, где располагался хозяйственный двор, каретный сарай и конюшня.

Я какое-то время таращилась на лоснящийся черный лошадиный зад с помахивающим хвостом и прямую, как воротный столб, спину Аларда Эдселя, но бумага под рукой похрустывала и шуршала. Отвлекала от мыслей о непристойности подарка, от ощущения от пальцев Эдселя на запястье и его же чуть шершавой ладони, которая несколькими минутами назад касалась моей кисти. Всего мгновение, но я умудрилась снова покрыться цыпками.